Неточные совпадения
— Эге-ге-ге, земляк!
да ты мастер, как вижу, обниматься! А я на четвертый только день после свадьбы выучился обнимать покойную свою Хвеську,
да и то спасибо куму: бывши дружкою,
уже надоумил.
— Эге!
да ты, как я вижу, слова не даешь мне выговорить! А что это значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел
уже хлебнуть, не продавши ничего…
— Тьфу, дьявол!
да тебя не на шутку забрало.
Уж не с досады ли, что сам навязал себе невесту?
— Пойдемте же теперь в хату; там никого нет. А я думала было
уже, Афанасий Иванович, что к вам болячкаили соняшницапристала: нет,
да и нет. Каково же вы поживаете? Я слышала, что пан-отцу перепало теперь немало всякой всячины!
— Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь;
да разве
уже для того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!
Да, слава богу, вот я сколько живу
уже на свете, видел таких иноверцев, которым провозить попа в решете [То есть солгать на исповеди.
Но все бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе,
да раз — ну, это
уже и видно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в розовые губки козачки, и тот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и
уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы,
да и оселедец твой, вот
уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Так
уже, видно, Бог велел, — пропадать так пропадать!» —
да прямехонько и побрел в шинок.
— Так бы,
да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу,
уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— Ге-ге, земляк!
да ты не на шутку принялся считать сов.
Уж думаешь, как бы домой
да на печь!
«
Уже, добродейство, будьте ласковы: как бы так, чтобы, примерно сказать, того… (дед живал в свете немало, знал
уже, как подпускать турусы, и при случае, пожалуй, и пред царем не ударил бы лицом в грязь), чтобы, примерно сказать, и себя не забыть,
да и вас не обидеть, — люлька-то у меня есть,
да того, чем бы зажечь ее, черт-ма [Не имеется.
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел
уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь
да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Как заглянул он в одну комнату — нет; в другую — нет; в третью — еще нет; в четвертой даже нет;
да в пятой
уже, глядь — сидит сама, в золотой короне, в серой новехонькой свитке, в красных сапогах, и золотые галушки ест.
И, видно,
уже в наказание, что не спохватился тотчас после того освятить хату, бабе ровно через каждый год, и именно в то самое время, делалось такое диво, что танцуется, бывало,
да и только.
Диканьский-то поп, отец Харлампий, знал, когда я родился;
да жаль, что
уже пятьдесят лет, как его нет на свете).
Да будто комиссар такой
уже чин, что выше нет его на свете?
—
Да вот это ты, как я вижу, начинаешь
уже драться! — произнес он, немного отступая.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец
уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед
да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
— Эй, хлопче! куда же ты, подлец? Поди сюда, поправь мне одеяло! Эй, хлопче, подмости под голову сена!
да что, коней
уже напоили? Еще сена! сюда, под этот бок!
да поправь, подлец, хорошенько одеяло! Вот так, еще! ох!..
— Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я
уже давно не занимаюсь этим;
да и не могу:
уже стара! В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь бог знает что. Хотя, впрочем, и говорят, что теперь все лучше. — Тут старушка вздохнула; и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого столетия.
То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: «
Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь
уже женатый человек».
Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай! А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий
уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то
да тогда-то, такое-то
да такое-то было… ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.
Но куда
уже тут до люлек? за россказнями
да за раздобарами вряд ли и по одной досталось.
— Вишь! — стал дед и руками подперся в боки, и глядит: свечка потухла; вдали и немного подалее загорелась другая. — Клад! — закричал дед. — Я ставлю бог знает что, если не клад! — и
уже поплевал было в руки, чтобы копать,
да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты. — Эх, жаль! ну, кто знает, может быть, стоит только поднять дерн, а он тут и лежит, голубчик! Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы не позабыть после!
— Черт с тобою! — сказал дед, бросив котел. — На тебе и клад твой! Экая мерзостная рожа! — и
уже ударился было бежать,
да огляделся и стал, увидевши, что все было по-прежнему. — Это только пугает нечистая сила!
«Куда это зашел дед?» — думали мы, дожидаясь часа три.
Уже с хутора давно пришла мать и принесла горшок горячих галушек. Нет
да и нет деда! Стали опять вечерять сами. После вечера вымыла мать горшок и искала глазами, куда бы вылить помои, потому что вокруг все были гряды, как видит, идет, прямо к ней навстречу кухва. На небе было-таки темненько. Верно, кто-нибудь из хлопцев, шаля, спрятался сзади и подталкивает ее.