Неточные совпадения
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять
глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими
глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на
голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке.
Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими
головами, подплясывая за веселящимся народом, не обращая даже
глаз на молодую чету.
Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно всем, — что баран поднял
голову, блудящие
глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих.
Посмотри, посмотри! — продолжала она, положив
голову на плечо ему и подняв
глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен.
Голова крив; но зато одинокий
глаз его злодей и далеко может увидеть хорошенькую поселянку.
— Будто не хороша? — спросил
голова, устремив на него
глаз свой.
— И опять положил руки на стол с каким-то сладким умилением в
глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гремел хохот и крики: «Снова! снова!» Однако ж проницательный
глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго
голову на одном месте.
В размышлении шли они все трое, потупив
головы, и вдруг, на повороте в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им.
Голова, прищуривши
глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
— Небольшой последовавший за сим кашель и устремление
глаза исподлобья вокруг давало догадываться, что
голова готовится говорить о чем-то важном.
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к
голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим
глазом. — Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
Полно тебе дурачить людей! — проговорил
голова, ухватив его за ворот, и оторопел, выпучив на него
глаз свой.
Дед вытаращил
глаза сколько мог; но проклятая дремота все туманила перед ним; руки его окостенели;
голова скатилась, и крепкий сон схватил его так, что он повалился словно убитый.
А пойдет ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону
глаза;
голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец и говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! черт-баба!»
Он не преминул рассказать, как летом, перед самою петровкою, когда он лег спать в хлеву, подмостивши под
голову солому, видел собственными
глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в
глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на
голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.
Тут осмелился и кузнец поднять
голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми
глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.
В ушах шумит, в
голове шумит, как будто от хмеля; и все, что ни есть перед
глазами, покрывается как бы паутиною.
— А! — сказала тетушка и посмотрела пристально на Ивана Федоровича, который, покраснев, потупил
глаза в землю. Новая мысль быстро промелькнула в ее
голове. — Ну, что ж? — спросила она с любопытством и живо, — какие у ней брови?
Потом — пустынная площадь, доверху набитая тугим ветром. Посредине — тусклая, грузная, грозная громада: Машина Благодетеля. И от нее — во мне такое, как будто неожиданное, эхо: ярко-белая подушка; на подушке закинутая назад с полузакрытыми
глазами голова: острая, сладкая полоска зубов… И все это как-то нелепо, ужасно связано с Машиной — я знаю как, но я еще не хочу увидеть, назвать вслух — не хочу, не надо.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший
голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга
глазами.
Крестьяне сняли шапочки. // Низенько поклонилися, // Повыстроились в ряд // И мерину саврасому // Загородили путь. // Священник поднял
голову, // Глядел,
глазами спрашивал: // Чего они хотят?
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в
голову не входит, что в
глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя.
Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть
головы и немедленно проглотил.
Голова разевала рот и поводила
глазами; мало того: она громко и совершенно отчетливо произнесла: «Разорю!»