Неточные совпадения
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул
голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету
всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и
всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Хохот поднялся со
всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на
голову разгульного парубка...
Они говорили только, что если бы одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на
голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс
всех парубков тогдашних.
Все пошло кругом в
голове его!
Как молодицы, с корабликом на
голове, которого верх сделан был
весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал золотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и мерно выбивали гопака.
«Ивась!» — закричала Пидорка и бросилась к нему; но привидение
все с ног до
головы покрылось кровью и осветило
всю хату красным светом…
Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно
всем, — что баран поднял
голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих.
Все тотчас узнали на бараньей
голове рожу Басаврюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит водки…
Голове открыт свободный вход во
все тавлинки; [Тавлинка — табакерка.] и дюжий мужик почтительно стоит, снявши шапку, во
все продолжение, когда
голова запускает свои толстые и грубые пальцы в его лубочную табакерку.
Голова вдов; но у него живет в доме свояченица, которая варит обедать и ужинать, моет лавки, белит хату, прядет ему на рубашки и заведывает
всем домом.
Но мы почти
все уже рассказали, что нужно, о
голове; а пьяный Каленик не добрался еще и до половины дороги и долго еще угощал
голову всеми отборными словами, какие могли только вспасть на лениво и несвязно поворачивавшийся язык его.
— Знаю, — продолжал высокий человек, — Левко много наговорил тебе пустяков и вскружил твою
голову (тут показалось парубку, что голос незнакомца не совсем незнаком и как будто он когда-то его слышал). Но я дам себя знать Левку! — продолжал
все так же незнакомец. — Он думает, что я не вижу
всех его шашней. Попробует он, собачий сын, каковы у меня кулаки.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со
всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание
головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
—
Голова!
Голова! это
голова! — закричали хлопцы и разбежались во
все стороны.
— Да,
голову. Что он, в самом деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на
всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился
голова.
— Карпо, отворяй комору! — сказал
голова десятскому. — Мы его в темную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим
всех этих буянов и сегодня же и резолюцию
всем им учиним.
В размышлении шли они
все трое, потупив
головы, и вдруг, на повороте в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им.
Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
О! — это «о!»
голова произнес, поднявши палец вверх, — посмышленее
всех! в проводники к царице.
— Что и говорить! Это всякий уже знает, пан
голова.
Все знают, как ты выслужил царскую ласку. Признайся теперь, моя правда вышла: хватил немного на душу греха, сказавши, что поймал этого сорванца в вывороченном тулупе?
— Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к
голове, который попятился назад и
все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю
все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
— Властью моей и
всех мирян дается повеление, — сказал
голова, — изловить сей же миг сего разбойника; а оным образом и
всех, кого найдете на улице, и привесть на расправу ко мне!
Месяц, остановившийся над его
головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во
все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою на
все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
— Вот что! — сказал
голова, разинувши рот. — Слышите ли вы, слышите ли: за
все с
головы спросят, и потому слушаться! беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить… А тебя, — продолжал он, оборотясь к Левку, — вследствие приказания комиссара, — хотя чудно мне, как это дошло до него, — я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь — ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра… Где ты взял эту записку?
Дед вытаращил глаза сколько мог; но проклятая дремота
все туманила перед ним; руки его окостенели;
голова скатилась, и крепкий сон схватил его так, что он повалился словно убитый.
Н.В. Гоголя.)] узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая
все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский
голова, то он переломал бы их в первом козачке.
Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на
голове, и что
весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том
все село; но миряне качали
головами и даже подымали его на смех.
Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и
голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что
все миряне брались за животы со смеху.
«Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, — продолжала хорошенькая кокетка, — как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на
голове! Вам век не увидать богаче галуна!
Все это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!» И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца…
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся
голову, кузнец. — Ей
все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И
все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Но
все пошло иначе: черт только что представил свое требование, как вдруг послышался голос дюжего
головы.
В то самое время, когда Солоха затворяла за ним дверь, кто-то постучался снова. Это был козак Свербыгуз. Этого уже нельзя было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти. Он был погрузнее телом самого
головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха вывела его в огород, чтобы выслушать от него
все то, что он хотел ей объявить.
Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос и тоненький смех Оксаны.
Все жилки в нем вздрогнули; бросивши на землю мешки так, что находившийся на дне дьяк заохал от ушибу и
голова икнул во
все горло, побрел он с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за девичьей толпою, между которою ему послышался голос Оксаны.
Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился
все еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в
голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.
Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь, с санками по скрипучему снегу. Множество, шаля, садилось на санки; другие взбирались на самого
голову.
Голова решился сносить
все. Наконец приехали, отворили настежь двери в сенях и хате и с хохотом втащили мешок.
Тут икотка, которая не переставала мучить
голову во
все время сидения его в мешке, так усилилась, что он начал икать и кашлять во
все горло.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со
всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая
головою труб и крыш.
Тут осмелился и кузнец поднять
голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе
все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.
Ткачиха хотела и себе сделать то же, но вместо того плюнула в небритую бороду
голове, который, чтобы лучше
все слышать, подобрался к самим спорившим.
Когда же есаул поднял иконы, вдруг
все лицо его переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих, запрыгали зеленые очи, губы засинели, подбородок задрожал и заострился, как копье, изо рта выбежал клык, из-за
головы поднялся горб, и стал козак — старик.
— Беда будет! — говорили старые, крутя
головами. И везде, по
всему широкому подворью есаула, стали собираться в кучки и слушать истории про чудного колдуна. Но
все почти говорили разно, и наверно никто не мог рассказать про него.
Стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула на широком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под лавками, на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая
голова, там и лежит и храпит на
весь Киев.
Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем широкие шаровары, какие носят турки; за поясом пистолеты; на
голове какая-то чудная шапка, исписанная
вся не русскою и не польскою грамотою.
Вот кто-то показался по дороге — это козак! И тяжело вздохнул узник. Опять
все пусто. Вот кто-то вдали спускается… Развевается зеленый кунтуш… горит на
голове золотой кораблик… Это она! Еще ближе приникнул он к окну. Вот уже подходит близко…
Нет старшей
головы над
всеми.
И пошла по горам потеха, и запировал пир: гуляют мечи, летают пули, ржут и топочут кони. От крику безумеет
голова; от дыму слепнут очи.
Все перемешалось. Но козак чует, где друг, где недруг; прошумит ли пуля — валится лихой седок с коня; свистнет сабля — катится по земле
голова, бормоча языком несвязные речи.
В ушах шумит, в
голове шумит, как будто от хмеля; и
все, что ни есть перед глазами, покрывается как бы паутиною.
Уже слепец кончил свою песню; уже снова стал перебирать струны; уже стал петь смешные присказки про Хому и Ерему, про Сткляра Стокозу… но старые и малые
все еще не думали очнуться и долго стояли, потупив
головы, раздумывая о страшном, в старину случившемся деле.
Минуту спустя дверь отворилась, и вошел, или, лучше сказать, влез толстый человек в зеленом сюртуке.
Голова его неподвижно покоилась на короткой шее, казавшейся еще толще от двухэтажного подбородка. Казалось, и с виду он принадлежал к числу тех людей, которые не ломали никогда
головы над пустяками и которых
вся жизнь катилась по маслу.
Иван Иванович, а ты что стоишь? — произнес Григорий Григорьевич, оборотившись назад, и Иван Федорович увидел подходившего к водке Ивана Ивановича, в долгополом сюртуке с огромным стоячим воротником, закрывавшим
весь его затылок, так что
голова его сидела в воротнике, как будто в бричке.