Неточные совпадения
Все, казалось, занимало ее;
все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с
одного предмета на другой.
Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда
весь народ срастается в
одно огромное чудовище и шевелится
всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит?
Шум, брань, мычание, блеяние, рев —
все сливается в
один нестройный говор.
— Отчего же ты вдруг побледнел
весь? — закричал
один из гостей, превышавший
всех головою и старавшийся всегда выказывать себя храбрецом.
— Эх вы, бабы! бабы! — произнесла она громко. — Вам ли козаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да посадить за гребень!
Один кто-нибудь, может, прости господи… Под кем-нибудь скамейка заскрипела, а
все и метнулись как полоумные.
Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от
одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами,
все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие.
Они говорили только, что если бы одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в
одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс
всех парубков тогдашних.
Вот
один раз Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: «Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! беги к Петрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука; расскажи ему
все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя.
Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был
весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал золотой очипок, с двумя выдавшимися,
один наперед, другой назад, рожками самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и мерно выбивали гопака.
Вот
одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня, да и поджег… пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при
всех, платье…
«От черта не будет добра, — поговаривали
все в
один голос.
Иной раз, когда долго сидит на
одном мосте, чудится ему, что вот-вот
все сызнова приходит на ум… и опять
все ушло.
Одичал, оброс волосами, стал страшен; и
все думает об
одном,
все силится припомнить что-то; и сердится и злится, что не может вспомнить.
Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал, что видел в лавре монахиню,
всю высохшую, как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по
всем приметам узнали Пидорку; что будто еще никто не слыхал от нее ни
одного слова; что пришла она пешком и принесла оклад к иконе Божьей Матери, исцвеченный такими яркими камнями, что
все зажмуривались, на него глядя.
Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы
одному, а то именно
всем, — что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих.
— Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень,
все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни
одного злого духа не бывает на земле.
— Потанцевать?.. эх вы, замысловатые девушки! — протяжно произнес Каленик, смеясь и грозя пальцем и оступаясь, потому что ноги его не могли держаться на
одном месте. — А дадите перецеловать себя?
Всех перецелую,
всех!.. — И косвенными шагами пустился бежать за ними.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со
всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист
одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
— Это так, это так, — закричали в
один голос
все хлопцы.
Кинули жребий — и
одна девушка вышла из толпы. Левко принялся разглядывать ее. Лицо, платье —
все на ней такое же, как и на других. Заметно только было, что она неохотно играла эту роль. Толпа вытянулась вереницею и быстро перебегала от нападений хищного врага.
Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и смело гналась она за вереницею и кидалась во
все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут Левко стал замечать, что тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное. Вдруг раздался крик: ворон бросился на
одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и на лице ее сверкнула злобная радость.
И чрез несколько минут
все уже уснуло на селе;
один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба.
Ну, сами знаете, что в тогдашние времена если собрать со
всего Батурина грамотеев, то нечего и шапки подставлять, — в
одну горсть можно было
всех уложить.
Все было тихо, так что, кажись, ни
одна муха не пролетела.
— Ладно! — провизжала
одна из ведьм, которую дед почел за старшую над
всеми потому, что личина у ней была чуть ли не красивее
всех. — Шапку отдадим тебе, только не прежде, пока сыграешь с нами три раза в дурня!
Вот и карты розданы. Взял дед свои в руки — смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех
один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма
все подваливает пятериками. Пришлось остаться дурнем! Только что дед успел остаться дурнем, как со
всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «Дурень! дурень! дурень!»
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри есть. И сначала дело шло как нельзя лучше; только ведьма — пятерик с королями! У деда на руках
одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать королей по усам
всех козырями.
Но торжеством его искусства была
одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во
все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и
всем чем ни попало.
Все, что ни живет в нем,
все силится перенимать и передразнивать
один другого.
Прежде, бывало, в Миргороде
один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а
все мелкое чиновничество носило просто нагольные; теперь же и заседатель и подкоморий отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей
все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И
все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни
один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Но
все это что-то сомнительно, потому что
один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму.
— Э, Одарка! — сказала веселая красавица, оборотившись к
одной из девушек, — у тебя новые черевики! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который
все тебе покупает; а мне некому достать такие славные черевики.
— Смейся, смейся! — говорил кузнец, выходя вслед за ними. — Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с ней! будто только на
всем свете
одна Оксана. Слава богу, дивчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!»
Все в нем волновалось, и он думал только об
одной Оксане. Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из
одной улицы в другую. Но кузнец шел и ничего не видал и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то любил более
всех.
Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании; этот вечер, однако ж, думала провесть
одна, потому что
все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку.
— Неужели не выбьется из ума моего эта негодная Оксана? — говорил кузнец, — не хочу думать о ней; а
все думается, и, как нарочно, о ней
одной только.
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг
один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во
все горло...
В
одном месте парубки, зашедши со
всех сторон, окружали толпу девушек: шум, крик,
один бросал комом снега, другой вырывал мешок со всякой всячиной.
Как вкопанный стоял кузнец на
одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше… — произнес он наконец. — Но боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и
все, ну вот так и жжет, так и жжет… Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец
всему: пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе, и поминай как звали!»
— Это дьяк! — произнес изумившийся более
всех Чуб. — Вот тебе на! ай да Солоха! посадить в мешок… То-то, я гляжу, у нее полная хата мешков… Теперь я
все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне
одному… Вот тебе и Солоха!
Девушки немного удивились, не найдя
одного мешка. «Нечего делать, будет с нас и этого», — лепетала Оксана.
Все принялись за мешок и взвалили его на санки.
Волосы на нем были растрепаны,
один глаз немного крив, на лице изображалась какая-то надменная величавость, во
всех движениях видна была привычка повелевать.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел
один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг
все пали на землю и закричали в
один голос...
Тут осмелился и кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе
все и мог только принадлежать
одной царствующей женщине.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о
всем: правда ли, что цари едят
один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
Всего только год жил он на Заднепровье, а двадцать
один пропадал без вести и воротился к дочке своей, когда уже та вышла замуж и родила сына.
Весь его снаряд достался мне;
одну только его душу я выпустил на волю.
Все вышли. Из-за горы показалась соломенная кровля: то дедовские хоромы пана Данила. За ними еще гора, а там уже и поле, а там хоть сто верст пройди, не сыщешь ни
одного козака.
Воздушная Катерина задрожала. Но уже пан Данило был давно на земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы. «Страшно, страшно!» — говорил он про себя, почувствовав какую-то робость в козацком сердце, и скоро прошел двор свой, на котором так же крепко спали козаки, кроме
одного, сидевшего на сторо́же и курившего люльку. Небо
все было засеяно звездами.