Неточные совпадения
— Что ж, Параска, — сказал Черевик, оборотившись и смеясь к своей дочери, — может, и в самом деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того… чтобы и паслись на одной траве! Что? по рукам?
А ну-ка, новобранный зять, давай магарычу!
—
Ну, жинка!
а я нашел жениха дочке!
— Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть.
А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад…
Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
Как вот раз, под вечерок, приходит какой-то человек: «
Ну, жид, отдавай свитку мою!» Жид сначала было и не познал,
а после, как разглядел, так и прикинулся, будто в глаза не видал.
А как начнут дуреть да строить штуки…
ну, тогда хоть святых выноси.
—
Ну, сват, вспомнил время! Тогда от Кременчуга до самых Ромен не насчитывали и двух винниц.
А теперь… Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все честные христиане,
а каким-то чертовским паром. — Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. — Как это паром — ей-богу, не знаю!
— Не всякий голова голове чета! — произнес с самодовольным видом голова. Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его устах. — Как думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты принесли хоть по цыпленку,
ну, полотна, еще кое-чего…
А?
А как еще впутается какой-нибудь родич, дед или прадед, —
ну, тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу или прадедовская душа шалит в тебе…
—
Ну, дурень же я был! Король козырей! Что! приняла?
а? Кошачье отродье!..
А туза не хочешь? Туз! валет!..
Прежде всего нужно пересыпать канупером,
а потом уже…»
Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером?
А тот…
ну, бог с ним! он думает, что без его сказок и обойтиться нельзя.
—
А, Вакула, ты тут! здравствуй! — сказала красавица с той же самой усмешкой, которая чуть не сводила Вакулу с ума. —
Ну, много наколядовал? Э, какой маленький мешок!
А черевики, которые носит царица, достал? достань черевики, выйду замуж! — И, засмеявшись, убежала с толпою.
— Чего ж вы испугались? посмотрим.
А ну-ка, чоловиче, прошу не погневиться, что не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка!
—
А! — сказала тетушка и посмотрела пристально на Ивана Федоровича, который, покраснев, потупил глаза в землю. Новая мысль быстро промелькнула в ее голове. —
Ну, что ж? — спросила она с любопытством и живо, — какие у ней брови?
—
А! — сказала тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим комплимент. — Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело.
Ну, что ж, ты говорил о чем-нибудь с нею?
— Слушай, Омелько! коням дай прежде отдохнуть хорошенько,
а не веди тотчас, распрягши, к водопою! они лошади горячие.
Ну, Иван Федорович, — продолжала, вылезая, тетушка, — я советую тебе хорошенько подумать об этом. Мне еще нужно забежать в кухню, я позабыла Солохе заказать ужин,
а она негодная, я думаю, сама и не подумала об этом.
Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай!
А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было…
ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.
— Что ж вы, хлопцы, — сказал дед, — рты свои разинули? танцуйте, собачьи дети! Где, Остап, твоя сопилка?
А ну-ка козачка! Фома, берись в боки!
ну! вот так! гей, гоп!
— Вишь! — стал дед и руками подперся в боки, и глядит: свечка потухла; вдали и немного подалее загорелась другая. — Клад! — закричал дед. — Я ставлю бог знает что, если не клад! — и уже поплевал было в руки, чтобы копать, да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты. — Эх, жаль!
ну, кто знает, может быть, стоит только поднять дерн,
а он тут и лежит, голубчик! Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы не позабыть после!
Глядь — дед.
Ну, кто его знает! Ей-богу, думали, что бочка лезет. Признаюсь, хоть оно и грешно немного,
а, право, смешно показалось, когда седая голова деда вся была окунута в помои и обвешана корками с арбузов и дыней.
Что ж бы, вы думали, такое там было?
ну, по малой мере, подумавши, хорошенько,
а? золото? Вот то-то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое. Плюнул дед, кинул котел и руки после того вымыл.
—
А ну-те, ребята, давайте крестить! — закричит к нам. — Так его! так его! хорошенько! — и начнет класть кресты.
А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана.