Через год она мне показала единственное письмо от Коськи, где он сообщает — письмо писано под его диктовку, — что пришлось убежать от своих «ширмачей», «потому, что я их обманул и что правду им
сказать было нельзя… Убежал я в Ярославль, доехал под вагоном, а оттуда попал летом в Астрахань, где работаю на рыбных промыслах, а потом обещали меня взять на пароход. Я выучился читать».
Неточные совпадения
Убитый
был «кот». Убийца — мститель за женщину. Его так и не нашли — знали, да не
сказали, говорили: «хороший человек».
— Иван Иванович, —
сказал он, — что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в «лигаментум-нухе» насыпали! — Повернул труп и указал перелом шейного позвонка. — Нет уж, Иван Иванович, не
было случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.
У Григорьева
была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно на Сухаревке. Сын его,
будучи студентом, участвовал в революции. В 1905 году он
был расстрелян царскими войсками. Тело его нашли на дворе Пресненской части, в груде трупов. Отец не пережил этого и умер. Надо
сказать, что и ранее Григорьев считался неблагонадежным и иногда открыто воевал с полицией и ненавидел сыщиков…
Они ни с кем не сближаются и среди самого широкого разгула, самого сильного опьянения никогда не
скажут своего имени, ни одним словом не намекнут ни на что
былое.
— А вот вы, барин, чего не
пьете? У нас так не полагается. Извольте
пить! —
сказал бородач-банкомет и потянулся ко мне чокаться.
Ну вот, я и удумал, да так уж и начал делать: дам приказчику три копейки и
скажу: «Вот тебе три копейки, добавь свои две, пойди в трактир, закажи чайку и
пей в свое удовольствие, сколько хочешь».
«Среды» Шмаровина
были демократичны. Каждый художник, состоявший членом «среды», чувствовал себя здесь как дома, равно как и гости. Они
пили и
ели на свой счет, а хозяин дома, «дядя Володя»,
был, так
сказать, только организатором и директором-распорядителем.
В этом дневнике, кстати
сказать, попавшем в редакционную корзину,
был описан первый «электрический» бал в Москве. Это
было в половине восьмидесятых годов. Первое электрическое освещение провели в купеческий дом к молодой вдове-миллионерше, и первый бал с электрическим освещением
был назначен у нее.
Керосинка не раз решала судьбу людей.
Скажем, у актрисы А.
есть керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая в ресторане. Случайный разговор в коридоре, разрешение изжарить кусок мяса на керосинке… Раз, другой…
Все
было разрешено, или, лучше
сказать, ничего не запрещалось.
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись в свою пустую комнату, пишет 27 августа 1833 года жене: «
Скажи Вяземскому, что умер тезка его, князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет. В клубе не
был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно
будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
В «дворянских» отделениях
был кейф, отдых, стрижка, бритье, срезание мозолей, ставка банок и даже дерганье зубов, а «простонародные» бани являлись, можно безошибочно
сказать, «поликлиникой», где лечились всякие болезни. Медиками
были фельдшера, цирюльники, бабки-костоправки, а парильщики и там и тут заменяли массажисток еще в те времена, когда и слова этого не слыхали.
Петербургская знать во главе с великими князьями специально приезжала из Петербурга съесть тестовского поросенка, раковый суп с расстегаями и знаменитую гурьевскую кашу, которая, кстати
сказать, ничего общего с Гурьинским трактиром не имела, а
была придумана каким-то мифическим Гурьевым.
— Малой, смотайся ко мне на фатеру да
скажи самой, что я обедать не
буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик, и «малый» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее попадет от буфетчика.
Один из членов комиссии, отстаивавший запрещения, украинец, в то время когда
было предложено голосовать,
сказал...
Об издательской-то деятельности и мечтал Разумихин, уже два года работавший на других и недурно знавший три европейские языка, несмотря на то, что дней шесть назад
сказал было Раскольникову, что в немецком «швах», с целью уговорить его взять на себя половину переводной работы и три рубля задатку: и он тогда соврал, и Раскольников знал, что он врет.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы
сказали, а потом и я
сказал. «Э! —
сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам
скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню.
Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?
Хлестаков.
Скажите, пожалуйста, нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы можно
было, например, поиграть в карты?
Мишка. Что, дядюшка,
скажите: скоро
будет генерал?