Неточные совпадения
Чище других
был дом Бунина, куда вход
был не с площади, а с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной
работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку как поденщицы.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не
быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «
работе».
Побывав уже под Москвой в шахтах артезианского колодца и прочитав описание подземных клоак Парижа в романе Виктора Гюго «Отверженные», я решил во что бы то ни стало обследовать Неглинку. Это
было продолжение моей постоянной
работы по изучению московских трущоб, с которыми Неглинка имела связь, как мне пришлось узнать в притонах Грачевки и Цветного бульвара.
Мне не трудно
было найти двух смельчаков, решившихся на это путешествие. Один из них — беспаспортный водопроводчик Федя, пробавлявшийся поденной
работой, а другой — бывший дворник, солидный и обстоятельный. На его обязанности
было опустить лестницу, спустить нас в клоаку между Самотекой и Трубной площадью и затем встретить нас у соседнего пролета и опустить лестницу для нашего выхода. Обязанность Феди — сопутствовать мне в подземелье и светить.
С ним, уже во время
работ, я спускался второй раз в Неглинку около Малого театра, где канал делает поворот и где русло
было так забито разной нечистью, что вода едва проходила сверху узкой струйкой: здесь и
была главная причина наводнений.
Знакомый подземный коридор, освещенный тусклившимися сквозь туман электрическими лампочками. По всему желобу
был настлан деревянный помост, во время оттепели все-таки заливавшийся местами водой.
Работы уже почти кончились, весь ил
был убран, и подземная клоака
была приведена в полный порядок.
Был август 1883 года, когда я вернулся после пятимесячного отсутствия в Москву и отдался литературной
работе: писал стихи и мелочи в «Будильнике», «Развлечении», «Осколках», статьи по различным вопросам, давал отчеты о скачках и бегах в московские газеты.
Наказания
были разные: каторжные
работы — значит отхожие места и помойки чистить, ссылка — перевод из главной булочной во вторую. Арест заменялся денежным штрафом, лишение прав — уменьшением содержания, а смертная казнь — отказом от места.
Этюды с этих лисичек и другие классные
работы можно
было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их
было девать некуда, а на ученические выставки классные
работы не принимались, как бы хороши они ни
были. За гроши продавали их ученики кому попало, а встречались иногда среди школьных этюдов вещи прекрасные.
На выставках экспонировались летние ученические
работы. Весной, по окончании занятий в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки. Оставались в Москве только те, кому уж окончательно некуда
было деваться. Они ходили на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать стены.
В конце прошлого столетия при канализационных
работах наткнулись на один из таких ходов под воротами этого дома, когда уже «Ада» не
было, а существовали лишь подвальные помещения (в одном из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
С десяти утра садился за
работу — делать парики, вшивая по одному волосу: в день
был урок сделать в три пробора 30 полос.
Один раз заснул за
работой, прорвал пробор и жестоко
был выдран.
Какой
был в дальнейшем разговор у Елисеева с акцизным, неизвестно, но факт тот, что всю ночь кипела
работа: вывеска о продаже вина перенесена
была в другой конец дома, выходящий в Козицкий переулок, и винный погреб получил отдельный ход и
был отгорожен от магазина.
Работа мальчиков кроме разгона и посылок сливалась с
работой взрослых, но у них
была и своя, специальная.
В
работе — только опорки и рванье, а праздничное платье
было у всех в те времена модное. Высший шик — опойковые сапоги с высокими кожаными калошами.
Эти несколько дней прихода плотов
были в Дорогомилове и гулянкой для москвичей, запруживавших и мост и набережную, любуясь на
работу удальцов-сгонщиков, ловко проводивших плоты под устоями моста, рискуя каждую минуту разбиться и утонуть.
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может,
работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом
было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
После больших праздников, когда
пили и похмелялись неделями, садились за
работу почти голыми, сменив в трактире единственную рубашку на тряпку, чтобы только «стыд прикрыть».
После обеда мальчики убирают посуду, вытирают каток, а портные садятся тотчас же за
работу. Посидев за шитьем час, мастера, которым
есть что надеть, идут в трактир
пить чай и потом уже вместе с остальными
пьют второй, хозяйский чай часов в шесть вечера и через полчаса опять сидят за
работой до девяти.
Это она сказала на Сибирской пристани, где муравьиные вереницы широкоплечих грузчиков опустошали трюмы барж и пароходов, складывали на берегу высокие горы хлопка, кож, сушеной рыбы, штучного железа, мешков риса, изюма, катили бочки цемента, селедок, вина, керосина, машинных масл. Тут шум
работы был еще более разнообразен и оглушителен, но преобладал над ним все-таки командующий голос человека.
Неточные совпадения
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды.
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит, силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. //
Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с
работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!