Неточные совпадения
Тот, о ком я
говорю, был человек смелости испытанной,
не побоявшийся ни «Утюга», ни «волков Сухого оврага», ни трактира «Каторга», тем более, что он знал и настоящую сибирскую каторгу.
Убитый был «кот». Убийца — мститель за женщину. Его так и
не нашли — знали, да
не сказали,
говорили: «хороший человек».
Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем-слезниц,
не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой день идет по адресам. Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара
говорит...
— Да, очень. Вот от него мне памятка осталась. Тогда я ему бланк нашей анкеты дал, он написал, а я прочел и усомнился. А он
говорит: «Все правда. Как написано — так и есть. Врать
не умею».
Тащат и тащат. Хочешь
не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят другие приказчики: всякий свое дело делает и свои заученные слова
говорит. Срепетовка ролей и исполнение удивительные. Заставят пересмотреть, а то и примерить все: и шубу, и пальто, и поддевку.
— Да бери, голубок, бери, мы ведь силой
не отнимаем, —
говорит торговка и вдруг с криком ужаса: — Да куды ж это делось-то? Ах, батюшки-светы, ограбили, среди белого дня ограбили!
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался,
говоря, что еду на Самотеку, а это ему
не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
— Так,
говорите, без персидской ромашки и пьес
не было бы?
Но однажды за столом завсегдатаев появился такой гость, которому даже повар
не мог сделать ни одного замечания, а только подобострастно записывал то, что гость
говорил.
И указывал на кого-нибудь,
не предупреждая, — приходилось
говорить. А художник Синцов уже сидел за роялем, готовый закончить речь гимном… Скажет кто хорошо — стол кричит...
А при жизни С. И. Грибков
не забывал товарищей. Когда разбил паралич знаменитого В. В. Пукирева и он жил в бедной квартирке в одном из переулков на Пречистенке, С. И. Грибков каждый месяц посылал ему пятьдесят рублей с кем-нибудь из своих учеников. О В. В. Пукиреве С. И. Грибков всегда
говорил с восторгом...
Ну я и
говорю: «Ваше сиятельство,
не обессудьте уж,
не побрезгуйте моим…» Да вот эту самую мою анютку с хвостиком, берестяную — и подношу…
— Вот там; да ее
не заводим: многие гости обижаются на машину — старье,
говорят! У нас теперь румынский оркестр… — И, сказав это, метрдотель повернулся, заторопился к другому столу.
Подробности этого скандала я
не знаю,
говорили разно.
— И очень даже просто! Только случая
не упустил. А вы
говорите: «Та-ра-кан»!
— До сих пор одна из них, — рассказывал мне автор дневника и очевидец, — она уж и тогда-то
не молода была, теперь совсем старуха, я ей накладку каждое воскресенье делаю, — каждый раз в своем блудуаре со смехом про этот вечер
говорит… «Да уж забыть пора», — как-то заметил я ей. «И што ты… Про хорошее лишний раз вспомнить приятно!»
— Сезон блюсти надо, —
говаривал старшина по хозяйственной части П. И. Шаблыкин, великий гурман, проевший все свои дома. — Сезон блюсти надо, чтобы все было в свое время. Когда устрицы флексбургские, когда остендские, а когда крымские. Когда лососина, когда семга… Мартовский белорыбий балычок со свежими огурчиками в августе
не подашь!
Эта мера в связи с волнениями студентов вызвала протест всей интеллигенции и полное сочувствие к студенчеству в широких слоях населения. Но в печати никаких подробностей и никаких рассуждений
не допускалось:
говорили об этом втихомолку.
Говоря об этом особняке, нельзя
не вспомнить, что через дом от него стоял особняк, имевший романтическую историю. Ранее он принадлежал капитану Кречетникову, у которого в 1849 году его купил титулярный советник А. В. Сухово-Кобылин.
«Кусочник» следит, когда парильщик получает «чайные», он знает свою публику и знает, кто что дает. Получая обычный солодовниковский двугривенный, он
не спрашивает, от кого получен, а
говорит...
Как-то вышло, что суд присудил Ф. Стрельцова только на несколько месяцев в тюрьму. Отвертеться
не мог — пришлось отсиживать, но сказался больным, был отправлен в тюремную больницу, откуда каким-то способом —
говорили, в десять тысяч это обошлось, — очутился дома и, сидя безвыходно, резал купоны…
Алексей Федорович
не смел
говорить брату об увлечении, которое считал глупостью, стоящей сравнительно недорого и
не нарушавшей заведенного порядка жизни: деньги, деньги и деньги.
Никогда и ничем
не болевший старик вдруг почувствовал, как он
говорил, «стеснение в груди». Ему посоветовали сходить к Захарьину, но, узнав, что за прием на дому тот берет двадцать пять рублей, выругался и
не пошел.
Пушкин о ней так
говорит: „Боюсь, брусничная вода мне б
не наделала вреда“, и оттого он ее пил с араком».
С удовольствием он рассказывал, любил
говорить, и охотно все его слушали. О себе он
не любил поминать, но все-таки приходилось, потому что рассказывал он только о том, где сам участником был, где себя
не выключишь.
Иногда называл себя в третьем лице, будто
не о нем речь. Где
говорит, о том и вспоминает: в трактире — о старых трактирах, о том, кто и как пил, ел; в театре в кругу актеров — идут воспоминания об актерах, о театре. И чего-чего он
не знал! Кого-кого он
не помнил!
Сразу узнал его — мы десятки раз встречались на разных торжествах и, между прочим, на бегах и скачках, где он нередко бывал, всегда во время антрактов скрываясь где-нибудь в дальнем углу, ибо, как он
говорил: «
Не подобает бывать духовной особе на конском ристалище, начальство увидит, а я до коней любитель!»
Через минуту банщик домывает мне голову и,
не извинившись даже, будто так и надо было,
говорит...
— Чайные — их счастье. Нам чужого счастья
не надо, а за службу мы платить должны, —
говаривал Савостьянов.
Московские купцы, любившие всегда над кем-нибудь посмеяться,
говорили ему: «Ты, Петр, мне
не заправляй Петра Кирилыча!» Но Петр Кирилыч иногда отвечал купцу — он знал кому и как ответить — так...
Был в трактире у «Арсентьича» половой, который
не выносил слова «лимон».
Говорят, что когда-то он украл на складе мешок лимонов, загулял у девочек, а они мешок развязали и вместо лимонов насыпали гнилого картофеля.
К Бубнову переходили после делового завтрака от Лопашова и «Арсентьича», если лишки за галстук перекладывали, а от Бубнова уже куда угодно, только
не домой. На неделю разгул бывал. Много было таких загуливающих типов. Один, например, пьет мрачно по трактирам и притонам, безобразничает и
говорит только одно слово...
Шумела молодая рощица и, наверное, дождалась бы Советской власти, но вдруг в один прекрасный день — ни рощи, ни решетки, а булыжная мостовая пылит на ее месте желтым песком. Как? Кто? Что? — недоумевала Москва. Слухи разные — одно только верно, что Хомяков отдал приказание срубить деревья и замостить переулок и в этот же день уехал за границу. Рассказывали, что он действительно испугался высылки из Москвы;
говорили, что родственники просили его
не срамить их фамилию.