Неточные совпадения
Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными
домами, лежит в низине, в которую спускаются,
как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.
Чище других был
дом Бунина, куда вход был не с площади, а с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку
как поденщицы.
На другом углу Певческого переулка, тогда выходившего на огромный, пересеченный оврагами, заросший пустырь, постоянный притон бродяг, прозванный «вольным местом»,
как крепость, обнесенная забором, стоял большой
дом со службами генерал-майора Николая Петровича Хитрова, владельца пустопорожнего «вольного места» вплоть до нынешних Яузского и Покровского бульваров, тогда еще носивших одно название: «бульвар Белого города».
На этом бульваре,
как значилось в той же адресной книге, стоял другой
дом генерал-майора Хитрова, № 39.
И вот в жаркий июльский день мы подняли против
дома Малюшина, близ Самотеки, железную решетку спускного колодца, опустили туда лестницу. Никто не обратил внимания на нашу операцию — сделано было все очень скоро: подняли решетку, опустили лестницу. Из отверстия валил зловонный пар. Федя-водопроводчик полез первый; отверстие, сырое и грязное, было узко, лестница стояла отвесно, спина шаркала о стену. Послышалось хлюпанье воды и голос,
как из склепа...
В старину Дмитровка носила еще название Клубной улицы — на ней помещались три клуба: Английский клуб в
доме Муравьева, там же Дворянский, потом переехавший в
дом Благородного собрания; затем в
дом Муравьева переехал Приказчичий клуб, а в
дом Мятлева — Купеческий. Барские палаты были заняты купечеством, и барский тон сменился купеческим,
как и изысканный французский стол перешел на старинные русские кушанья.
В назначенный день к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель в тридцать человек. Швейцар в ужасе, никого не пускает. Выручила появившаяся хозяйка
дома, и княжеский швейцар в щегольской ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки,
каких вестибюль и не видывал. Только места для калош остались пустыми.
Задолго до постройки «Эрмитажа» на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную площадь, стоял,
как и теперь стоит, трехэтажный
дом Внукова.
Одновременно с этими двумя
домами, тоже из зависти, чтобы «утереть нос» Ваське Голицыну и казнокраду Троекурову, князь Гагарин выстроил на Тверской свой
дом. Это был казнокрад похуже, пожалуй, Троекурова,
как поется о нем в песне...
Мосолов умер в 1914 году. Он пожертвовал в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов,
как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил в своем
доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Много анекдотов можно было бы припомнить про княжение Долгорукова на Москве, но я ограничусь только одним, относящимся, собственно, к генерал-губернаторскому
дому, так
как цель моих записок — припомнить старину главным образом о
домах и местностях Москвы.
Они являются сюда для свидания с «играющими» и «жучками» — завсегдатаями ипподромов, чтобы получить от них отметки, на
какую лошадь можно выиграть. «Жучки» их сводят с шулерами, и начинается вербовка в игорные
дома.
— Играющий я! Добываю средства игрой в тотализатор, в императорских скаковом и беговом обществах, картами,
как сами знаете, выпускаемыми императорским воспитательным
домом… Играю в игры, разрешенные правительством…
Какой был в дальнейшем разговор у Елисеева с акцизным, неизвестно, но факт тот, что всю ночь кипела работа: вывеска о продаже вина перенесена была в другой конец
дома, выходящий в Козицкий переулок, и винный погреб получил отдельный ход и был отгорожен от магазина.
Когда Елисеев сдал третий этаж этого
дома под одной крышей с магазином коммерческому суду, то там были водружены,
как и во всех судах, символы закона: зерцало с указом Петра I и золоченый столб с короной наверху, о котором давным-давно ходили две строчки...
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани
как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят,
как были, и в тех же
домах,
как и в конце прошлого века, только публика в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
— Пошел бы… да боюсь… вдруг,
как последний раз, помнишь, встретим Сергиенко… Я уж оделся, выхожу, а он входит. Взял меня за пуговицу и с час что-то рассказывал. Вдруг опять встретим? А я люблю Сандуны… Только кругом воздух скверный: в сухую погоду — пыль, а когда дождь — изо всех
домов выкачивают нечистоты в Неглинку.
Братья Стрельцовы — люди почти «в миллионах», московские домовладельцы, староверы, кажется, по Преображенскому толку, вся жизнь их была
как на ладони: каждый шаг их был известен и виден десятки лет. Они оба — холостяки, жили в своем уютном
доме вместе с племянницей, которая была все для них: и управляющей всем хозяйством, и кухаркой, и горничной.
Как-то вышло, что суд присудил Ф. Стрельцова только на несколько месяцев в тюрьму. Отвертеться не мог — пришлось отсиживать, но сказался больным, был отправлен в тюремную больницу, откуда каким-то способом — говорили, в десять тысяч это обошлось, — очутился
дома и, сидя безвыходно, резал купоны…
Никогда и ничем не болевший старик вдруг почувствовал,
как он говорил, «стеснение в груди». Ему посоветовали сходить к Захарьину, но, узнав, что за прием на
дому тот берет двадцать пять рублей, выругался и не пошел.
У «Арсентьича» было сытно и «омашнисто». Так же,
как в знаменитом Егоровском трактире, с той только разницей, что здесь разрешалось курить. В Черкасском переулке в восьмидесятых годах был еще трактир, кажется Пономарева, в
доме Карташева. И домика этого давно нет. Туда ходила порядочная публика.
А над
домом по-прежнему носились тучи голубей, потому что и Красовский и его сыновья были такими же любителями,
как и Шустровы, и у них под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» — так звали трактир, и никто его под другим именем не знал, хотя официально он так не назывался, и в печати появилось это название только один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
У Никитских ворот, в
доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами,
как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной площади, где продавали собак и птиц, известные московские охотники.
— Видите, Иван Андреевич, ведь у всех ваших конкурентов есть и «Ледяной
дом», и «Басурман», и «Граф Монтекристо», и «Три мушкетера», и «Юрий Милославский». Но ведь это вовсе не то, что писали Дюма, Загоскин, Лажечников. Ведь там черт знает
какая отсебятина нагорожена… У авторов косточки в гробу перевернулись бы, если бы они узнали.
Многие десятки лет над крыльцом его — не подъездом,
как в соседних
домах, а деревянным, самым захолустным крыльцом с четырьмя ступеньками и деревянными перильцами — тускнела вывесочка: «Трактир С. С. Щербакова».
Рос
дом. Росли деревья. Открылась банкирская контора, а входа в нее с переулка нет. Хомяков сделал тротуар между
домом и своей рощей, отгородив ее от тротуара такой же железной решеткой. Образовался, таким образом, посредине Кузнецкого переулка неправильной формы треугольник, который долго слыл под названием Хомяковской рощи.
Как ни уговаривали и власти, и добрые знакомые, Хомяков не сдавался.
Ранее, до «Щербаков», актерским трактиром был трактир Барсова в
доме Бронникова, на углу Большой Дмитровки и Охотного ряда. Там существовал знаменитый Колонный зал, в нем-то собирались вышеупомянутые актеры и писатели, впоследствии перешедшие в «Щербаки», так
как трактир Барсова закрылся, а его помещение было занято Артистическим кружком, и актеры, день проводившие в «Щербаках», вечером бывали в Кружке.
Недаром
дом не имел другого названия,
как «Олсуфьевская крепость» — по имени его владельца.
Ермак помнил этот
дом хорошо, и когда по моей просьбе он рассказывал о прошлом, то Разоренов тотчас же приводил из «Онегина»,
как Наполеон скрылся в Петровский замок и