Неточные совпадения
Из переулка поворачивал на
такой же, как
и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди — сиденье для кучера. На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом
и ногами в левую сторону,
и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам лицом.
Так я в первый раз увидел колибер, уже уступивший место дрожкам, высокому экипажу с дрожащим при езде кузовом, задняя часть которого лежала на высоких, полукругом, рессорах. Впоследствии дрожки были положены на плоские рессоры
и стали называться, да
и теперь зовутся, пролетками.
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве?
Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву
и половину лошадей распродадут…
А уж дальше
такое хватит, что барыня под улюлюканье
и гоготанье рада сквозь землю провалиться.
Двух —
и трехэтажные дома вокруг площади все полны
такими ночлежками, в которых ночевало
и ютилось до десяти тысяч человек.
И «благоденствовали» хитрованцы под
такой властью.
— Каторга сигает! — пояснил мне Рудников
и крикнул на всю казарму: — Не бойтесь, дьяволы! Я один, никого не возьму,
так зашел…
— Сразу бы
так и спрашивал. А то канителится… Ну, Зеленщик!
Поднялись. Темно. Остановились у двери. Рудников попробовал — заперто. Загремел кулачищем
так, что дверь задрожала. Молчание. Он застучал еще сильнее. Дверь приотворилась на ширину железной цепочки,
и из нее показался съемщик, приемщик краденого.
—
Так. Повыдьте-ка отсюда, а мы поищем! — сказал мне Рудников,
и, когда за мной затворилась дверь, опять послышались крики.
— Ха-ха-ха, ха-ха-ха!
Так он
и принес сдачу. Да еще папирос! Ха-ха-ха!
Да
и мне весело было идти с
таким подходящим товарищем.
Я заинтересовался
и бросился в дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда
таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Убитый был «кот». Убийца — мститель за женщину. Его
так и не нашли — знали, да не сказали, говорили: «хороший человек».
В этом громадном владении
и образовался Хитров рынок, названный
так в честь владельца этой дикой усадьбы.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников
и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры в
таком опасном месте,
и Ромейко пустил его под ночлежки:
и выгодно,
и без всяких расходов.
Да
так голый домой
и вернулся.
Самый благонамеренный элемент Хитровки — это нищие. Многие из них здесь родились
и выросли;
и если по убожеству своему
и никчемности они не сделались ворами
и разбойниками, а
так и остались нищими, то теперь уж ни на что не променяют своего ремесла.
После пьяной ночи
такой страховидный дядя вылезает из-под нар, просит в кредит у съемщика стакан сивухи, облекается в страннический подрясник, за плечи ранец, набитый тряпьем, на голову скуфейку
и босиком, иногда даже зимой по снегу, для доказательства своей святости, шагает за сбором.
И чего-чего только не наврет
такой «странник» темным купчихам, чего только не всучит им для спасения души! Тут
и щепочка от гроба Господня,
и кусочек лестницы, которую праотец Иаков во сне видел,
и упавшая с неба чека от колесницы Ильи-пророка.
На вид он был весьма представительный
и в минуты трезвости говорил
так, что его можно было заслушаться.
Уж
и били его воры за правду, а он все свое. Почему
такая правда жила в ребенке — никто не знал. Покойный старик грибник объяснял по-своему эту черту своего любимца...
— Касьяном зову — потому
и не врет.
Такие в три года один раз родятся… Касьяны все правдивые бывают!..
Так бродячая детвора, промышлявшая мелким воровством, чтобы кое-как пожрать только, ютилась
и существовала.
— К сожалению, нет. Приходил отказываться от комнаты. Третьего дня отвели ему в № 6 по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал,
и вызывают. Моряк он, всю жизнь в море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль
такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
— Да, очень. Вот от него мне памятка осталась. Тогда я ему бланк нашей анкеты дал, он написал, а я прочел
и усомнился. А он говорит: «Все правда. Как написано —
так и есть. Врать не умею».
Уже много лет спустя выяснилось, что пушка для Смолина была украдена другая, с другого конца кремлевской стены послушными громилами, принесена на Антроповы ямы
и возвращена в Кремль, а первая
так и исчезла.
И он жил в
таком переулке, где днем торговля идет, а ночью ни одной души не увидишь.
Еще он покупал карикатуры на полицию всех стран,
и одна из его комнат была увешана
такими карикатурами.
Этим товаром снабжали его букинисты
и цензурный комитет, задерживавший
такие издания.
Ну кто бы догадался!
Так бы
и прошла насмешка незаметно… Я видел этот номер «Будильника», внимания на него не обратил до тех пор, пока городовые не стали отбирать журнал у газетчиков. Они все
и рассказали.
Всем букинистам был известен один собиратель, каждое воскресенье копавшийся в палатках букинистов
и в разваленных на рогожах книгах, оставивший после себя ценную библиотеку.
И рассчитывался он всегда неуклонно
так: сторгует, положим, книгу, за которую просили пять рублей, за два рубля, выжав все из букиниста,
и лезет в карман. Вынимает два кошелька, из одного достает рубль, а из другого вываливает всю мелочь
и дает один рубль девяносто три копейки.
Знали еще букинисты одного курьезного покупателя. Долгое время ходил на Сухаревку старый лакей с аршином в руках
и требовал книги в хороших переплетах
и непременно известного размера. За ценой не стоял. Его чудак барин, разбитый параличом
и не оставлявший постели,
таким образом составлял библиотеку, вид которой утешал его.
Новичок
и в самом деле поверит, а настоящий москвич выслушает
и виду не подает, что вранье, не улыбается, а сам еще чище что-нибудь прибавит.
Такой обычай...
С восьмидесятых годов, когда в Москве начали выходить газеты
и запестрели объявлениями колокольных заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в те времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке
и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики,
так как он был не из типов, искавших «на грош пятаков».
Между любителями-коллекционерами были знатоки, особенно по хрусталю, серебру
и фарфору, но
таких было мало, большинство покупателей мечтало купить за «красненькую» настоящего Рафаэля, чтобы потом за тысячи перепродать его, или купить из «первых рук» краденое бриллиантовое колье за полсотни…
И торгуются
такие покупатели из-за копейки до слез,
и радуются, что удалось купить статуэтку голой женщины с отбитой рукой
и поврежденным носом,
и уверяют они знакомых, что даром досталась...
Много
таких ходило по Сухаревке, но посещали Сухаревку
и истинные любители старины, которые оставили богатые коллекции, ставшие потом народным достоянием.
Так и звали его торговцы: «Ужо!»
Поддельных Рафаэлей, Корреджио, Рубенсов — сколько хочешь. Это уж специально для самых неопытных искателей «на грош пятаков». Настоящим знатокам их даже
и не показывали, а товар все-таки шел.
На Сухаревке жулью в одиночку делать нечего. А сколько сортов всякого жулья! Взять хоть «играющих»: во всяком удобном уголку садятся прямо на мостовую трое-четверо
и открывают игру в три карты — две черные, одна красная. Надо угадать красную. Или игра в ремешок: свертывается кольцом ремешок,
и надо гвоздем попасть
так, чтобы гвоздь остался в ремешке. Но никогда никто не угадает красной,
и никогда гвоздь не остается в ремне. Ловкость рук поразительная.
— Эге-ге-гей! Публика почтенная, полупочтенная
и которая
так себе! Начинайте торопиться, без вас не начнем. Знай наших, не умирай скорча.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра
и тащили добычу в лавочки Старой
и Новой площади, открывавшиеся с рассветом. Ночью к этим лавочкам подойти было нельзя,
так как они охранялись огромными цепными собаками.
И целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных к стене, где имелись
такие тайники, которых в темных подвалах
и отыскать было нельзя.
Трактир Полякова продолжал процветать, пока не разогнали Шиповку. Но это сделала не полиция. Дом после смерти слишком человеколюбивого генерала Шилова приобрело императорское человеколюбивое общество
и весьма не человеколюбиво принялось оно за старинных вольных квартирантов. Все силы полиции
и войска, которые были вызваны в помощь ей, были поставлены для осады неприступной крепости. Старики, помнящие эту ночь, рассказывали
так...
Квартиры почти все на имя женщин, а мужья состоят при них. Кто портной, кто сапожник, кто слесарь. Каждая квартира была разделена перегородками на углы
и койки… В
такой квартире в трех-четырех разгороженных комнатках жило человек тридцать, вместе с детьми…
Летом с пяти, а зимой с семи часов вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки
и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла
и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные
и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи.
И жильцы у них
такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу
и торгуют спичками
и папиросами без бандеролей, тут же сфабрикованными черт знает из какого табака.
И торговка, вся обвешанная только что купленным грязным тряпьем, с презрением отталкивает одеяло
и подушку, а сама
так и зарится на них, предлагая пятую часть назначенной цены.
На углу Новой площади
и Варварских ворот была лавочка рогожского старообрядца С. Т. Большакова, который торговал старопечатными книгами
и дониконовскими иконами. Его часто посещали ученые
и писатели. Бывали профессора университета
и академики. Рядом с ним еще были две
такие же старокнижные лавки, а дальше уж, до закрытия толкучки, в любую можно сунуться с темным товаром.
Лавки готового платья.
И здесь,
так же как на Сухаревке, насильно затаскивали покупателя. Около входа всегда галдеж от десятка «зазывал», обязанностью которых было хватать за полы проходящих по тротуарам
и тащить их непременно в магазин, не обращая внимания, нужно или не нужно ему готовое платье.