Неточные совпадения
Из трактира выбегали извозчики —
в расстегнутых синих халатах, с ведром
в руке — к фонтану, платили копейку сторожу, черпали грязными ведрами воду и поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля свою лошадь, величая каждого, судя по одежде, — кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь!». [Ваше сиятельство.]
То у одного
из хитровских домовладельцев
рука в думе, то у другого — друг
в канцелярии генерал-губернатора, третий сам занимает важное положение
в делах благотворительности.
По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали
из рук узелки и мчались
в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали
в безмолвных грудах кирпичей. Преследователи останавливались
в изумлении — и вдруг
в них летели кирпичи. Откуда — неизвестно… Один, другой… Иногда проходившие видели дымок, вьющийся
из мусора.
И еще, кроме мух и тараканов, было только одно живое существо
в его квартире — это состарившаяся с ним вместе большущая черепаха, которую он кормил
из своих
рук, сажал на колени, и она ласкалась к нему своей голой головой с умными глазами.
В одну
из палаток удалось затащить чиновника
в сильно поношенной шинели. Его долго рвали пополам два торговца — один за правую
руку, другой за левую.
— Приезжаю с докладом к Черняеву
в Делиград. Меня ведут к палатке главнокомандующего.
Из палатки выходит здоровенный русак
в красной рубахе с солдатским «Георгием» и сербским орденом за храбрость, а
в руках у него бутылка рома и чайный стакан.
И до сих пор есть еще
в Москве
в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены
в зал посмотреть подарок, который муж сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором
в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли.
Из ящика вывалился… огромный крокодил.
— Отпираю, а у самого
руки трясутся, уже и денег не жаль: боюсь, вдруг пристрелят. Отпер. Забрали тысяч десять с лишком, меня самого обыскали, часы золотые с цепочкой сняли, приказали четверть часа не выходить
из конторы… А когда они ушли, уж и хохотал я, как их надул: пока они мне карманы обшаривали, я
в кулаке держал десять золотых, успел со стола схватить… Не догадались кулак-то разжать! Вот как я их надул!.. Хи-хи-хи! — и раскатывался дробным смехом.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает
из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной
руке и со свертком
в другой…
Бешено зааплодировали Анне Захаровне, а она, коротенькая и толстая,
в лиловом платье, сверкая бриллиантами, кланялась
из своей ложи и разводила
руками, посылая воздушные поцелуи.
На другой стороне сидит здоровенный, краснорожий богатырь
в одной рубахе с засученным до плеча рукавом, перед ним цирюльник с окровавленным ланцетом — значит, уж операция кончена;
из руки богатыря высокой струей бьет, как
из фонтана, кровь, а под
рукой стоит крошечный мальчишка, с полотенцем через плечо, и держит таз, большой таз, наполовину полный крови.
Их бритые лица, потные и раскрасневшиеся, выглядывали
из меховых воротников теплых пальто.
В правых
руках у них были скаковые хлысты,
в левых — маленькие саквояжи, а у одного,
в серой смушковой шапке, надвинутой на брови, под мышкой узелок и банный веник. Он был немного повыше и пошире
в плечах своих спутников.
Из отворенной двери валит пар.
В мыльне стало жарко… Первым показался с веником
в руках Тарасов. А за ним двигалось некое косматое чудище с косматыми волосами по плечам и ржало от восторга.
Когда пошло увлечение модой и многие
из трактиров стали называться «ресторанами» — даже «Арсентьич», перейдя
в другие
руки, стал именоваться
в указателе официально «Старочеркасский ресторан», а публика шла все так же
в «трактир» к «Арсентьичу».
Здесь справлялись и балы, игрались «простонародные» свадьбы, и здесь собиралась «вязка», где шайка аукционных скупщиков производила расчеты со своими подручными, сводившими аукционы на нет и отбивавшими охоту постороннему покупателю пробовать купить что-нибудь на аукционе: или из-под
рук вырвут хорошую вещь, или дрянь
в такую цену вгонят, что навсегда у всякого отобьют охоту торговаться.
А у меня
в руках была гранка
из журнала «Развлечение» с подписью: А. Пазухин.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо
из руки в руку, и всё-таки выходило не то, что требовалось.
Устраняя себя передачею письма
из рук в руки, и именно молча, я уж тем самым тотчас бы выиграл, поставив себя в высшее над Версиловым положение, ибо, отказавшись, насколько это касается меня, от всех выгод по наследству (потому что мне, как сыну Версилова, уж конечно, что-нибудь перепало бы из этих денег, не сейчас, так потом), я сохранил бы за собою навеки высший нравственный взгляд на будущий поступок Версилова.
Неточные совпадения
Гаврило Афанасьевич //
Из тарантаса выпрыгнул, // К крестьянам подошел: // Как лекарь,
руку каждому // Пощупал,
в лица глянул им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться стал…
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то
в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, //
В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш
из рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
Так вот что с парнем сталося. // Пришел
в село да, глупенький, // Все сам и рассказал, // За то и сечь надумали. // Да благо подоспела я… // Силантий осерчал, // Кричит: «Чего толкаешься? // Самой под розги хочется?» // А Марья, та свое: // «Дай, пусть проучат глупого!» // И рвет
из рук Федотушку. // Федот как лист дрожит.
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие
из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к
руке. Еремеевна взяла место
в стороне и, сложа
руки, стала как вкопанная, выпяля глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с одного разу не вышиб
из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.