Неточные совпадения
Первая встреча
с сотрудником «Московских ведомостей» и одновременно цензором останется для меня навсегда незабвенной. На какой-то большой пирушке у Н.И. Пастухова, после обеда, за кофе
с ликерами, я
сидел рядом
с сумским гусаром Н.П. Пашенным, совсем юношей, лихим наездником и лихим спортсменом, впоследствии знаменитым драматическим актером Рощиным-Инсаровым.
Н.П. Пашенный, продолжая
сидеть, ловким взмахом вольтижера положил свою ногу, в малиновых рейтузах и сапогах со шпорами, сверх руки
С.И. Соколова, прижавши ее к столу, и, хлопая по колену, сказал...
По другую сторону стола
сидел В.
С. Пагануцци, необыкновенно толстый, добродушного вида, и читал рукопись. Переговорили об условиях
с Соболевским, и потом, когда Лукин ушел, Пагануцци взглянул на часы и сказал, подавая рукопись...
Старик представил меня жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За столом
сидели четыре дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не было — старший был на службе, а младший, реалист, — в гостях. Выпили водочки — старик любил выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны
с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
Потом полотно сразу оборвалось, и я сполз по песку насыпи в ров и как раз наткнулся на костер, за которым
сидела компания и в том числе мой знакомый извозчик Тихон от «Славянского базара»,
с которым я часто ездил.
Это было именно то самое место, где я
сидел с извозчиком Тихоном и откуда ушел только потому, что вспомнил табакерку.
Кормились объявлениями два мелких репортерчика Козин и Ломоносов. Оба были уже весьма пожилые. Козин служил писцом когда-то в участке и благодаря знакомству
с полицией добывал сведения для газеты. Это был маленький, чистенький старичок, живой и быстрый, и всегда
с ним неразлучно ходила всюду серенькая собачка-крысоловка, обученная им разным премудростям. И ее и Козина любили все. Придет в редакцию — и всем весело. Сядет. Молчит. Собачка
сидит, свернувшись клубочком, у его ноги. Кто-нибудь подходит.
Нашлись смельчаки, протащившие его сквозь маленькое окно не без порчи костюма. А слон разносил будку и ревел. Ревела и восторженная толпа, в радости, что разносит слон будку, а полиция ничего сделать не может. По Москве понеслись ужасные слухи. Я в эти часы мирно
сидел и писал какие-то заметки в редакции «Русской газеты». Вдруг вбегает издатель-книжник И.М. Желтов и
с ужасом на лице заявляет...
С квартиры выгнали, в другую не пускают:
Все говорят, что малый я пустой,
Срок паспорта прошел, в полицию таскают.
Отсрочки не дают без денег никакой…
Теперь
сижу один я на бульваре
И думаю, где мне ночлег сыскать.
Одной копейки нет в моем кармане,
Пришлось последнее продать…
Люблю я летом
с удочкой
Над речкою
сидеть…
— Да-с! А теперь на месте Герцена
сидит председатель московского цензурного комитета.
За столом
сидят: Арнольди, Курепин, Кичеев, новый издатель Левинский; стоят Ан. Чехов, Амфитеатров, Пассек, Сергеенко, а входящим в дверь изображен я, в высоких сапогах и
с рукописью в руках.
А через три дня, в четверг, в «Развлечении» появились во весь лист карикатуры: лопнувший колокол, а рядом два близнеца
с лицом Н.П. Ланина, редактора «Русского курьера», а далее сам Н.П. Ланин
сидит в ванне
с надписью «ланинское шампанское» и из ванны вылетает стая уток, и тут же издатель «Новостей дня» А.Я. Липскеров ловит этих уток.
«Шкапы-кабысдохи» паслись на свободе, в вигвамах полуголые медно-красные индейцы
сидели вокруг очага и пальцами, должно быть никогда не мытыми, рвали мясо, поджаренное тут же на углях, и вместо хлеба ели из котелка горячие жареные орехи, те самые, которые по пятаку за стакан
с той поры продавались разносчиками на улицах под названием китайских орехов.
Это были скучнейшие, но всегда многолюдные вечера
с ужинами, на которых, кроме трех-четырех ораторов, гости, большею частию московские педагоги,
сидели, уставя в молчании «брады свои» в тарелки, и терпеливо слушали, как по часу, стоя
с бокалами в руках, разливались В.А. Гольцев на всевозможные модные тогда либеральные темы, Н.Н. Златовратский о «золотых сердцах народа», а сам Д.И. Тихомиров, бия себя кулаками в грудь и потрясая огромной седой бородищей, вопиял...
Сидят приятели за водкой.
Но не пойму я одного:
С ним Митя на ноге короткой.
Он — косо смотрит на него!
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит тело рабочего
с пробитой головой, а кругом
сидят четверо детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые — в чем вышли, в том и остались.
Смотрю в дверную щель. Развалившись на стуле, за столом
с посудой
сидит огромный юнкерище, стучит по столу и требует шампанского. На соседнем стуле лежат два черных костыля и шинель солдатского сукна.
И не пил ничего, кроме одного стакана шампанского, которое только пригубливал для порядка, чтобы компанию не расстраивать или не обидеть тех,
с кем за столом
сидит.
А за столом приходилось ему
сидеть и
с министрами, которым он, как и всем без исключения, тоже говорил «ты».
Да, это было так. Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном селе Всехсвятском. Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке. Передо мной на ветхом кресле
сидела ветхая, ветхая старушка, одна-одинешенька. Ее сын, уже
с проседью, я видел его после на скачках в потрепанном виде, был без места и ушел в Москву, а его дети убежали играть.
Я всю беседу
с ней описал тогда в «России», а теперь помню только, что она рассказывала о незабвенных вечерах. Пушкин всегда читал ей свои стихи, они
сидели вдвоем, когда муж задерживался в Английском клубе.
Невдалеке от нас на садовой скамейке
сидел часовой
с ружьем в руках, кругом гуляла публика, кандальники работали в цветниках, а один из них самым спокойным манером намыливал лицо часовому, брал у него из рук бритву и брил его.
В ночь на 29 июня, Петров день, над Белградом был страшный тропический ливень
с грозой. Я
сидел у окна гостиничного номера и видел только одно поминутно открывающееся небо, которое бороздили зигзаги молний. Взрывы грома заглушали шум ливня.
Старик вынул из бумажника фотографию. В кресле
сидит мужчина средних лет, гладко причесанный, елейного вида,
с правильными чертами лица, окаймленного расчесанной волосок к волоску не широкой и не узкой бородой. Левая рука его покоится на двух книгах, на маленьком столике, правая держится за шейную часовую цепочку, сбегающую по бархатному жилету под черным сюртуком.
Я
сидел в третьем ряду кресел. Что-то незнакомое и вместе
с тем знакомое было в ней. Она подняла руку, чтобы взять у соседа афишу. А на ней мой кошелек — перламутровый, на золотой цепочке! А на груди переливает красным блеском рубиновая брошка — сердце, пронзенное бриллиантовой стрелой…
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы
с Петром Ивановичем. — А
с какой стати
сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет
сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Потупился, задумался, // В тележке
сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Впопад ли я ответила — // Не знаю… Мука смертная // Под сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, //
С ребеночком
сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Питался больше рыбою; //
Сидит на речке
с удочкой // Да сам себя то по носу, // То по лбу — бац да бац!