Кормились объявлениями два мелких репортерчика Козин и Ломоносов. Оба были уже весьма пожилые. Козин служил писцом когда-то в участке и благодаря знакомству с полицией добывал сведения для газеты. Это был маленький, чистенький старичок, живой и быстрый, и всегда с ним неразлучно ходила всюду серенькая собачка-крысоловка, обученная им разным премудростям. И ее и Козина любили все.
Придет в редакцию — и всем весело. Сядет. Молчит. Собачка сидит, свернувшись клубочком, у его ноги. Кто-нибудь подходит.
Неточные совпадения
В типографии нас звали: Митропольского — «недвижимое имущество „Русских ведомостей“, а меня — „летучий репортер“. Оба эти прозвания были придуманы наборщиками, нашими друзьями, так как,
приходя поздно ночью, с экстренными новостями, мы писали их не
в редакции, а
в типографии или корректорской, отрывая каждые десять строк, чтобы не задержать набор.
Об этом знали и говорили только друзья
в редакции. Цензуре, конечно, и на ум не
пришло.
В два часа я уже был
в редакции,
пришел в корректорскую и сел писать, затворив дверь. Мне никто не мешал. Закончив, сдал метранпажу
в набор. Меня окружили наборщики с вопросами и заставили прочитать. Ужас был на всех лицах. У многих слезы. Они уже знали кое-что из слухов, но все было туманно. Пошли разговоры.
Когда князь спросит, кто писал, скажите, что вы сами слышали на бирже разговоры о пожаре, о том, что люди сгорели, а тут
в редакцию двое молодых людей
пришли с фабрики, вы им поверили и напечатали.
Года через три,
в 1885 году, во время первого большого бунта у Морозовых, — я
в это время работал
в «Русских ведомостях», —
в редакцию прислали описание бунта,
в котором не раз упоминалось о сгоревших рабочих и прямо цитировались слова из моей корреспонденции, но ни строчки не напечатали «Русские ведомости» — было запрещено.
На другой день
в те же часы
приходит М.М. Бойович
в редакцию и застает Леонида Андреева за чтением только что полученной книжки «Русского богатства»,
в которой Н.К. Михайловский расхвалил Андреева.
А И.Д. Новик не унывал и все посылал и посылал цензорам горючий материал. Алексей Максимович Горький
прислал сюда своего «Буревестника», который был возвращен
в редакцию изуродованный донельзя черными чернилами
в отдельных строках и наконец сразу перечеркнутый красными крест-накрест.
Этих уж я так выгнал (жил
в третьем этаже), что отбил навсегда охоту
приходить с такими предложениями, и тотчас же вызвал Амфитеатрова, подробно рассказал о предложенной взятке и просил, чтобы
редакция не печатала никаких опровержений, потому что известие верно и никто судиться не посмеет.
В полдень,
придя в редакцию, он вдруг очутился в новой для него атмосфере почтительного и поощряющего сочувствия, там уже знали, что ночью в городе были обыски, арестован статистик Смолин, семинарист Долганов, а Дронов прибавил:
В конце первой книжки напечатано уведомление издателей, чтобы все, кому угодно,
присылали в редакцию критики на статьи «Собеседника»: «ибо желание княгини Дашковой есть, чтобы российское слово вычищалось, процветало и сколько возможно служило к удовольствию и пользе всей публики, а критика, без сомнения, есть одно из наилучших средств к достижению сей цели».
— Гм! некролог, говорите? Двадцать строк — сорок копеек? Я лучше сделаю: когда он умрет, я отрежу ему одну ногу и
пришлю в редакцию на ваше имя. Это для вас выгоднее, чем некролог, дня на три хватит… у него ноги толстые… Ели же вы его все там живого…
Прием, для этого употреблявшийся, был простой: дама, с виду очень образованная, сама
приходила в редакцию или в контору и жаловалась на мужа всем:
Неточные совпадения
— Что же это значит? Пользуясь тем, что я
в тюрьме, вы спите там,
в редакции. Нет, господа, эдак я откажусь от всякого участия и напечатаю мой отказ, я не хочу, чтоб мое имя таскали
в грязи, у вас надобно стоять за спиной, смотреть за каждой строкой. Публика принимает это за мой журнал, нет, этому надобно положить конец. Завтра я
пришлю статью, чтоб загладить дурное действие вашего маранья, и покажу, как я разумею дух,
в котором должен быть наш орган.
Он
приходил теперь
в редакцию с красными глазами, опухшим лицом и запойным туманом
в голове.
Сходил бы
в редакцию «нашей уважаемой газеты» покалякать, какие стоят на очереди реформы, но не дальше как час тому назад получил от редактора записку: «
Приходить незачем; реформ нет и не будет; калякать не об чем».
Я с какой-то жадностью перечитывал свой первый роман, потерпевший фиаско уже
в двух
редакциях, и невольно
пришел к заключению, что ко мне там были несправедливы.
Таков был Николай Иванович Пастухов [Года через три,
в 1885 году, во время первой большой стачки у Морозовых — я
в это время работал
в «Русских ведомостях» —
в редакцию прислали описание стачки,
в котором не раз упоминалось о сгоревших рабочих и прямо цитировались слова из моей корреспонденции, но ни строчки не напечатали «Русские ведомости» — было запрещено.].