Неточные совпадения
И рассказал он мне в подробностях до мелочей всю кражу у Бордевиля:
как при его главном участии увезли шкаф, отправили по Рязанской дороге в Егорьевск, оттуда на лошади в Ильинский погост, в Гуслицы, за двенадцать верст от станции по дороге в Запонорье,
где еще у разбойника Васьки Чуркина был притон.
Поднявшись по глухой речке, де Лонг добрался до верховья ее,
где нашел брошенную тунгусскую землянку, и, обессиленный, остался отдыхать с экипажем, а двоих матросов, Норосса и Ниндермана, отрядил на поиски жилых тунгусских стоянок, так
как, найдя забытую землянку, предположил, что есть близко и селение.
Мы стали приближаться к Новочеркасску. Последнюю остановку я решил сделать в Старочеркасске, —
где,
как были слухи, много заболевало народу, особенно среди богомольцев, — но не вышло. Накануне, несмотря на прекрасное питание, ночлеги в степи и осторожность, я почувствовал недомогание, и какое-то особо скверное: тошнит, голова кружится и, должно быть, жар.
А сам все жмется от меня. Пришли в городской сад, в «Ротонду»,
где я за завтраком рассказал,
какие мне надо получить сведения.
Я видел,
как он добывал сведения,
как ловко задавал умелые вопросы, рассказывал мне о каждом уголке,
где мы бывали, рассказывал о встреченных людях, двумя словами, иногда неопровержимо точно определяя человека.
В конце концов Н.И. Пастухов смягчался, начинал говорить уже не вы, а ты и давал пятьдесят рублей. Но крупных гонораров платить не любил и признавал пятак за прозу и гривенник за стихи. Тогда в Москве жизнь дешевая была. Как-то во время его обычного обеда в трактире Тестова,
где за его столом всегда собирались сотрудники, ему показали сидевшего за другим столом поэта Бальмонта.
Ни репортеры, ни чиновники не могли этого сделать, даже никто не мог узнать,
где он печатается, так
как это все велось в строжайшей тайне.
Как-то в ярмарочный день Памво с компанией гулял в лесу,
где был ведерный бочонок водки, всякая закуска, на полянке.
Желание это было исполнено, и он, узнав, что сын доживает последние минуты своей сравнительно молодой жизни, поднял глаза к потолку,
как бы желая взором проникнуть сквозь все материальные преграды туда,
где угасала эта дорогая для него жизнь.
Как изменился белый свет!
Где Герцен сам в минуты гнева
Порой писал царям ответ, —
Теперь цензурный комитет
Крестит направо и налево!..
В.В. Давыдов даже не поморщился; откупорили бутылку и налили коньяку в стаканы зеленого стекла, а Василий Николаевич в это время, по общей просьбе, стал читать принесенный им рассказ, который назывался «
Как мы чумели». Его напечатали в «Зрителе», а потом осмеянная особа, кажется, генерал Лорис-Меликов, укрощавший чуму в Ветлянке, где-то около Астрахани, обиделся, и из Петербурга пришел нагоняй московскому цензурному комитету за пропущенный рассказ.
Как-то Морозов вызвал А.М. Пазухина в трактир на Лубянской площади,
где он обыкновенно за чайком вершил все свои дела, и говорит...
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте,
где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце,
как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте,
где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
Исчез он из Петербурга,
где издавал после «Голоса Москвы» журнал «Здоровье», скончавшийся,
как и все издания этого доктора, от карманной чахотки.
Мельницы Бугрова, пароходы Бугрова, леса Бугрова, богадельня, приют и даже в далеких Ессентуках санаторий для бедных — Бугрова и Мальцева, а в соседнем городке — бугровский поселок,
где,
как сказывали, более ста небольших однотипных домиков с огородами и садиками.
Из Нижнего я выехал в первой половине июня на старом самолетском пароходе «Гоголь»,
где самое лучшее было — это жизнерадостный капитан парохода, старый волгарь Кутузов, знавший каждый кусок Волги и под водой и на суше
как свою ладонь. Пассажиров во всех трех классах было масса. Многие из них ехали с выставки, но все, и бывшие, и не бывшие на выставке, ругались и критиковали. Лейтмотив был у всех...
В Москве существовала чайная фирма В-го, имевшая огромный оборот. Этого чаю в Москве почти не продавали, но он имел широкое распространение в западных и южных губерниях. Были города, особенно уездные,
где другого чаю и достать нельзя было. Фирма рассылала по всем этим торговцам чай через своих комиссионеров, которые оставляли товар в кредит, делая огромную скидку,
какой не могли делать крупнейшие московские фирмы — Поповы, Перловы, Филипповы, Губкины.
Зашел в местный участок,
где застал дежурного околоточного, который ровно ничего не знал об очаге сыпного тифа, так
как это был не его околоток.
На третий день раздавались награды лично королем, и когда первым было объявлено мое имя, имя русского, — а к русским тогда благоволили, — весь цирк,
где происходило заседание,
как один человек встал, и грянули «ура» и «живио».
Как журналист я имел право входа в трибуны,
где перезнакомился со скаковым миром, встречался раза два с приезжавшими в дни больших призов гвардейскими ремонтерами, которым когда-то показывал лошадей на зимовнике.
Разузнав кое-что в гостинице,
где меня встретили
как старого знакомого, я вынул из чемодана письма, положил их в карман и, несмотря на просьбы прислуги не выходить, отправился к Пашичу, к Стояну Протичу и в редакцию «Одъек». У квартиры Протича какой-то добрый человек мне ответил...