Он умер в конце 60-х годов столетним стариком, ни у кого не бывал и никого, кроме моего отца и помещика Межакова, своего друга, охотника и собачника, не принимал у себя, и все время читал старые книги,
сидя в своем кресле в кабинете.
Неточные совпадения
Чистота
в избах была удивительная. Освещение — лучина
в светце. По вечерам женщины
сидят на лавках, прядут «куделю» и поют духовные стихи. Посуда
своей работы, деревянная и глиняная. Но чашка и ложка была у каждого
своя, и если кто-нибудь посторонний, не их веры, поел из чашки или попил от ковша, то она считалась поганой, «обмирщенной» и пряталась отдельно.
И
свои кое-какие стишинки мерцали
в голове… Я пошел
в буфет, добыл карандаш, бумаги и,
сидя на якорном канате, — отец и Егоров после завтрака ушли по каютам спать, — переживал недавнее и писал строку за строкой мои первые стихи, если не считать гимназических шуток и эпиграмм на учителей… А
в промежутки между написанным неотступно врывалось...
Понемногу все отваливались и уходили наверх по широкой лестнице
в казарму. Я все еще не мог расстаться с кашей. Со мной рядом
сидел — только ничего не ел — огромный старик, который сразу, как только я вошел, поразил меня
своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами
в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во всю ее длину серебряные усы.
Странно, что
в это время наши противники
в своих окопах
сидели без выстрела, и мы им тоже не отвечали.
Это меня обидело. Я вышел, сел на Ивана Никитина, поехал завтракать
в ресторан Кошелева. Отпустил лихача и вошел.
В зале встречаю нашего буфетчика Румеля, рассказываю ему о бенефисе, и он прямо тащит меня к
своему столу, за которым
сидит высокий, могучий человек с большой русой бородой: фигура такая, что прямо нормандского викинга пиши.
Закупив закусок, сластей и бутылку автандиловского розоватого кахетинского, я
в 8 часов вечера был
в «Скворцовых нумерах»,
в крошечной комнате с одним окном, где уже за только что поданным самоваром
сидела Дубровина и ее подруга, начинающая артистка Бронская. Обрадовались, что я
свои именины справляю у них, а когда я развязал кулек, то уж радости и конца не было. Пили, ели, наслаждались и даже по глотку вина выпили, хотя оно не понравилось.
—
Сидим с Саввой
в директорском кабинете
в отцовском кресле. Посмотрел
в напечатанном списке членов
свою фамилию и говорит: «Очень, очень-с хорошо-с… очень-с рад-с… успеха желаю-с…» Я ему о тысяче рублей заимообразно… Как кипятком его ошпарил! Он откинулся к спинке кресла, поднял обе руки против головы, ладонями наружу, как на иконах молящихся святых изображают, закатив вверх
свои калмыцкие глаза, и елейно зашептал...
— Ты зачем здесь? Тебе сказано
сидеть в кустах за кассой и не показывать
своей морды
в публике!
Бывали минуты, когда Клим Самгин рассматривал себя как иллюстрированную книгу, картинки которой были одноцветны, разнообразно неприятны, а объяснения к ним, не удовлетворяя, будили грустное чувство сиротства. Такие минуты он пережил,
сидя в своей комнате, в темном уголке и тишине.
Неточные совпадения
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне
в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, // И долго у креста //
Сидели мы и плакали. // Я деду горе новое // Поведала
свое…
Бросились они все разом
в болото, и больше половины их тут потопло («многие за землю
свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними,
сидит сам князь — да глупый-преглупый!
Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
— Я очень рада, что уговорила его завтра собороваться, — говорила она,
сидя в кофточке пред
своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем мягкие душистые волосы. — Я никогда не видала этого, но знаю, мама мне говорила, что тут молитвы об исцелении.
Сидя в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда тот кончит, чтобы заговорить о
своем деле и об Анне.
Когда они вошли, девочка
в одной рубашечке
сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю
свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая
в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были
в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.