Неточные совпадения
Отец мой почти
совсем не служил; воспитанный французским гувернером в доме набожной и благочестивой тетки, он лет шестнадцати поступил в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и вышел в отставку гвардии капитаном; в 1801 он уехал за границу и прожил, скитаясь из страны в страну, до конца 1811 года.
—
Не то,
совсем не то! Attention! «Je crains Dieu, cher Abner, — тут пробор, — он закрывал глаза, слегка качал головой и, нежно отталкивая рукой волны, прибавлял: — et n'ai point d'autre crainte». [Внимание! «Я боюсь бога, дорогой Абнер… А ничего другого
не боюсь» (фр.).]
Немец при детях — и
не гувернер и
не дядька, это
совсем особенная профессия.
Иной год он так опаздывал, что мы
совсем не ездили.
В 1823 я еще
совсем был ребенком, со мной были детские книги, да и тех я
не читал, а занимался всего больше зайцем и векшей, которые жили в чулане возле моей комнаты.
Он в продолжение нескольких лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки ходил и ходил пешком от Красных ворот в Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом
совсем не смешно. Одинокий, холостой старик, после долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье с постели, оставляя его без всякого ухода.
Глупостей довольно делали для него и в Германии, но тут
совсем не тот характер; в Германии это все стародевическая экзальтация, сентиментальность, все Blumenstreuen; [осыпание цветами (нем.).] у нас — подчинение, признание власти, вытяжка, у нас все «честь имею явиться к вашему превосходительству».
Тут я догадываюсь, что дело
совсем не в шляпе, а в том, что Кузьма звал на поле битвы Петра Федоровича.
— В таком случае… конечно… я
не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел с год в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я человек военный, строгий, привык; по семнадцатому году поступил в полк, у меня нрав горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма оставлю в покое, черт с ним
совсем…
Его болтовня и шутки
не были ни грубы, ни плоски;
совсем напротив, они были полны юмора и сосредоточенной желчи, это была его поэзия, его месть, его крик досады, а может, долею и отчаяния. Он изучил чиновнический круг, как артист и как медик, он знал все мелкие и затаенные страсти их и, ободренный ненаходчивостью, трусостью своих знакомых, позволял себе все.
Долгое, равномерное преследование
не в русском характере, если
не примешивается личностей или денежных видов; и это
совсем не оттого, чтоб правительство
не хотело душить и добивать, а от русской беспечности, от нашего laisser-aller. [небрежности (фр.).]
— Я, ваше превосходительство, вчера был так занят, голова кругом шла, виноват,
совсем забыл о кучере и, признаюсь,
не посмел доложить это вашему превосходительству. Я хотел сейчас распорядиться.
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и
не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, — вот был голова! И мужики его лихом
не поминают, и своим хлеба кусок оставил.
Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
По несчастию, татарин-миссионер был
не в ладах с муллою в Малмыже. Мулле
совсем не нравилось, что правоверный сын Корана так успешно проповедует Евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал впереди всех. Мулла только было начал читать в нос Коран, как вдруг остановился и сказал, что он
не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть с христианским знамением.
Блудов, известный как продолжатель истории Карамзина,
не написавший ни строки далее, и как сочинитель «Доклада следственной комиссии» после 14 декабря, которого было бы лучше
совсем не писать, принадлежал к числу государственных доктринеров, явившихся в конце александровского царствования.
Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем
не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые
не смели бы думать о печатании своих статей в «Московских ведомостях», в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и
совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
А спондей английских часов продолжал отмеривать дни, часы, минуты… и наконец домерил до роковой секунды; старушка раз, вставши, как-то дурно себя чувствовала; прошлась по комнатам — все нехорошо; кровь пошла у нее носом и очень обильно, она была слаба, устала, прилегла,
совсем одетая, на своем диване, спокойно заснула… и
не просыпалась. Ей было тогда за девяносто лет.
Этого княгиня
не могла понять, журила ребенка за плаксивость и была очень недовольна, что диакон расстроивает нервы: «Уж это слишком как-то эдак,
совсем не по-детски!»
В Перми, в Вятке на меня смотрели
совсем иначе, чем в Москве; там я был молодым человеком, жившим в родительском доме, здесь, в этом болоте, я стал на свои ноги, был принимаем за чиновника, хотя и
не был вовсе им.
Одним утром Матвей взошел ко мне в спальню с вестью, что старик Р. «приказал долго жить». Мной овладело какое-то странное чувство при этой вести, я повернулся на другой бок и
не торопился одеваться, мне
не хотелось видеть мертвеца. Взошел Витберг,
совсем готовый. «Как? — говорил он, — вы еще в постеле! разве вы
не слыхали, что случилось? чай, бедная Р. одна, пойдемте проведать, одевайтесь скорее». Я оделся — мы пошли.
Но вскоре Р. с ужасом заметила, что его внимание
совсем не просто.
Чтоб утешить новобрачную, аптекарь пригласил ехать с ними в Вятку молодую девушку лет семнадцати, дальнюю родственницу его жены; она, еще более очертя голову и уже
совсем не зная, что такое «Вьатка», согласилась.
Теперь,
совсем напротив, сирота вовсе
не бедная невеста, княгиня собирается ее выдать, как родную дочь, дает одними деньгами сто тысяч рублей и оставляет, сверх того, какое-то наследство.
Однако как ни скрывали и ни маскировали дела, полковник
не мог
не увидеть решительного отвращения невесты; он стал реже ездить, сказался больным, заикнулся даже о прибавке приданого, это очень рассердило, но княгиня прошла и через это унижение, она давала еще свою подмосковную. Этой уступки, кажется, и он
не ждал, потому что после нее он
совсем скрылся.
Когда
совсем смерклось, мы отправились с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые, родные улицы, места, домы, которых я
не видал около четырех лет… Кузнецкий мост, Тверской бульвар… вот и дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он чужой уж; в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается: в мезонине, в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит.
Дома мы выпили с шаферами и Матвеем две бутылки вина, шаферы посидели минут двадцать, и мы остались одни, и нам опять, как в Перове, это казалось так естественно, так просто, само собою понятно, что мы
совсем не удивлялись, а потом месяцы целые
не могли надивиться тому же.
Раз, длинным зимним вечером в конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и
не читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было
совсем не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на полу; чтение
не налаживалось, она была рассеянна, думала о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
Что, кажется, можно было бы прибавить к нашему счастью, а между тем весть о будущем младенце раскрыла новые,
совсем не веданные нами области сердца, упоений, тревог и надежд.
Надобно признаться, дева-родильница
совсем не идет в холостую религию христианства. С нею невольно врывается жизнь, любовь, кротость — в вечные похороны, в Страшный суд и в другие ужасы церковной теодицеи.
Там толпились люди, ничего
не имевшие общего, кроме некоторого страха и отвращения друг от друга; там бывали посольские чиновники и археолог Сахаров, живописцы и А. Мейендорф, статские советники из образованных, Иакинф Бичурин из Пекина, полужандармы и полулитераторы,
совсем жандармы и вовсе
не литераторы.
Моровая полоса, идущая от 1825 до 1855 года, скоро
совсем задвинется; человеческие слезы, заметенные полицией, пропадут, и будущие поколения
не раз остановятся с недоумением перед гладко убитым пустырем, отыскивая пропавшие пути мысли, которая в сущности
не перерывалась.
В самой пасти чудовища выделяются дети,
не похожие на других детей; они растут, развиваются и начинают жить
совсем другой жизнью. Слабые, ничтожные, ничем
не поддержанные, напротив, всем гонимые, они легко могут погибнуть без малейшего следа, но остаются, и если умирают на полдороге, то
не всё умирает с ними. Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще.
— Я так мало придаю важности делу, что
совсем не считаю нужным скрывать, что я писал об этом, и прибавлю, к кому — к моему отцу.
— И, полноте, что трудиться понапрасну, какое мне дело до их переписки; доживаю кое-как последние дни,
совсем не тем голова занята.
— Ах, помилуйте, я
совсем не думал напоминать вам, я вас просто так спросил. Мы вас передали с рук на руки графу Строганову и
не очень торопим, как видите, сверх того, такая законная причина, как болезнь вашей супруги… (Учтивейший в мире человек!)
Дела о раскольниках были такого рода, что всего лучше было их
совсем не подымать вновь, я их просмотрел и оставил в покое. Напротив, дела о злоупотреблении помещичьей власти следовало сильно перетряхнуть; я сделал все, что мог, и одержал несколько побед на этом вязком поприще, освободил от преследования одну молодую девушку и отдал под опеку одного морского офицера. Это, кажется, единственная заслуга моя по служебной части.
Я
не продолжал прения — цель моя была спасти девушку от домашних преследований; помнится, месяца через два ее выпустили
совсем на волю.
Роясь в делах, я нашел переписку псковского губернского правления о какой-то помещице Ярыжкиной. Она засекла двух горничных до смерти, попалась под суд за третью и была почти
совсем оправдана уголовной палатой, основавшей, между прочим, свое решение на том, что третья горничная
не умерла. Женщина эта выдумывала удивительнейшие наказания — била утюгом, сучковатыми палками, вальком.
Я был похож на человека, которого вдруг разбудили середь ночи и сообщили ему, прежде чем он
совсем проснулся, что-то страшное: он уже испуган, дрожит, но еще
не понимает, в чем дело.
Как-то утром я взошел в комнату моей матери; молодая горничная убирала ее; она была из новых, то есть из доставшихся моему отцу после Сенатора. Я ее почти
совсем не знал. Я сел и взял какую-то книгу. Мне показалось, что девушка плачет; взглянул на нее — она в самом деле плакала и вдруг в страшном волнении подошла ко мне и бросилась мне в ноги.
Распущенность ли наша, недостаток ли нравственной оседлости, определенной деятельности, юность ли в деле образования, аристократизм ли воспитания, но мы в жизни, с одной стороны, больше художники, с другой — гораздо проще западных людей,
не имеем их специальности, но зато многостороннее их. Развитые личности у нас редко встречаются, но они пышно, разметисто развиты, без шпалер и заборов.
Совсем не так на Западе.
Для этого он
не нарядил истории в кружева и блонды,
совсем напротив, — его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их.
Литературы боятся, да ее и нет
совсем; партии разошлись до того, что люди разных оттенков
не могут учтиво встретиться под одной крышей.
Он
не старался, как Иван Васильевич или как славянские гегелисты, мирить религию — с наукой, западную цивилизацию — с московской народностью;
совсем напротив, он отвергал все перемирия.
Булгарин с Гречем
не идут в пример: они никого
не надули, их ливрейную кокарду никто
не принял за отличительный знак мнения. Погодин и Шевырев, издатели «Москвитянина»,
совсем напротив, были добросовестно раболепны. Шевырев —
не знаю отчего, может, увлеченный своим предком, который середь пыток и мучений, во времена Грозного, пел псалмы и чуть
не молился о продолжении дней свирепого старика; Погодин — из ненависти к аристократии.
Меня это удивило, я ему возражал, сказал прямо, что я
совсем не делю его мнения, и потом замолчал.
— Вероятно, это по тому знаменитому правилу, что все же лучше, чтобы была дурная погода, чем чтоб
совсем погоды
не было.
Я говорю об этом совершенно объективно; после юношеских попыток, окончившихся моей ссылкой в 1835 году, я
не участвовал никогда ни в каком тайном обществе, но
совсем не потому, что я считаю расточение сил на индивидуальные попытки за лучшее.
auf eigene Faust, [на свой риск (нем.).] как говорят немцы, при большой революционной армии —
не вступая в правильные кадры ее, пока они
совсем не преобразуются.
Сверх того, Америка, как сказал Гарибальди, — «страна забвения родины»; пусть же в нее едут те, которые
не имеют веры в свое отечество, они должны ехать с своих кладбищ;
совсем напротив, по мере того как я утрачивал все надежды на романо-германскую Европу, вера в Россию снова возрождалась — но думать о возвращении при Николае было бы безумием.