Неточные совпадения
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не
дает, солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал
вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла
вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и
дали ей для
вас хлеба моченого с водой и ей
дали краюшку.
— Я пропусков не велел никому
давать, зачем
вы едете? чего
вы боитесь? я велел открыть рынки.
— Возьметесь ли
вы доставить императору письмо от меня? на этом условии я велю
вам дать пропуск со всеми вашими.
—
Даете ли
вы честное слово, что употребите все средства лично доставить письмо?
— А что, monsieur Dales, [господин Далес (фр.).] — спросил его раз мой отец, —
вы можете, я полагаю,
давать уроки танцевания?
Иван Евдокимович был тронут и, уходя, обнял меня со словами: «
Дай бог, чтоб эти чувства созрели в
вас и укрепились».
— Он
вас обманывает, violette [фиалка (фр.).] — это запах нежный, c'est un parfum, [это благоухание (фр.).] а это какой-то крепкий, противный, тела бальзамируют чем-то таким; куда нервы стали у меня слабы, мне даже тошно сделалось, велите-ка мне
дать одеколон.
—
Вы, кажется, курите? — сказал он, едва вырезываясь с инспектором, который нес фонарь, из-за густых облаков дыма. — Откуда это они берут огонь, ты
даешь?
— Вот, князь, — продолжал государь, — вот я
вам дам образчик университетского воспитания, я
вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух, — прибавил он, обращаясь снова к Полежаеву.
— Я не могу
вам дать позволения, — сказал он, — ваш родственник au secret. [под строгим арестом (фр.).] Очень жаль!
— Это-то и прекрасно, — сказал он, пристально посмотревши на меня, — и не знайте ничего.
Вы меня простите, а я
вам дам совет:
вы молоды, у
вас еще кровь горяча, хочется поговорить, это — беда; не забудьте же, что
вы ничего не знаете, это единственный путь спасения.
— Славно угорели, ваше благородие, — сказал он, видя, что я очнулся. — Я
вам хренку принес с солью и с квасом; я уж
вам давал нюхать, теперь выпейте.
— Я, — сказал он, — пришел поговорить с
вами перед окончанием ваших показаний. Давнишняя связь моего покойного отца с вашим заставляет меня принимать в
вас особенное участие.
Вы молоды и можете еще сделать карьеру; для этого
вам надобно выпутаться из дела… а это зависит, по счастию, от
вас. Ваш отец очень принял к сердцу ваш арест и живет теперь надеждой, что
вас выпустят; мы с князем Сергием Михайловичем сейчас говорили об этом и искренно готовы многое сделать;
дайте нам средства помочь.
«У нас всё так, — говаривал А. А., — кто первый
даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря с начальником,
вы ему позволите поднять голос,
вы пропали: услышав себя кричащим, он сделается дикий зверь. Если же при первом грубом слове
вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая, что
вы с характером и что таких людей не надобно слишком дразнить».
— Цепочка эта мне очень дорога, с ней связаны святейшие воспоминания иного времени; все я
вам не
дам, а возьмите эти кольцы. Не думал, что я, изгнанник из Литвы, подарю их русскому изгнаннику.
— Верите ли
вы в магнетизм? — спросила его при мне одна
дама, довольно умная и образованная.
— Да что
вы разумеете под магнетизмом?
Дама ему сказала какой-то общий вздор.
— Это
вы уже и рассердились, — прибавила
дама, краснея.
— Вот дерзость-то, — говорит полицмейстер частному приставу, бледнея от негодования, — да
вы, мошенники, пожалуй, уверите, что я вместе с
вами грабил. Так вот я
вам покажу, каково марать мой мундир; я уланский корнет и честь свою не
дам в обиду!
— Как
вы могли велеть, чтоб мне не
давали лошадей? Что это за вздор, на большой дороге останавливать проезжих?
—
Дай бог,
дай бог, чтоб
вы не раскаялись! Я очень боюсь за ваше будущее.
— Разве получаса не достаточно, чтобы дойти от Астраковых до Поварской? Мы бы тут болтали с тобой целый час, ну, оно как ни приятно, а я из-за этого не решился прежде, чем было нужно, оставить умирающую женщину. Левашова, — прибавил он, — посылает
вам свое приветствие, она благословила меня на успех своей умирающей рукой и
дала мне на случай нужды теплую шаль.
— Ну, вот видите, — сказал мне Парфений, кладя палец за губу и растягивая себе рот, зацепивши им за щеку, одна из его любимых игрушек. —
Вы человек умный и начитанный, ну, а старого воробья на мякине
вам не провести. У
вас тут что-то неладно; так
вы, коли уже пожаловали ко мне, лучше расскажите мне ваше дело по совести, как на духу. Ну, я тогда прямо
вам и скажу, что можно и чего нельзя, во всяком случае, совет
дам не к худу.
Я был тогда во всей силе развития, моя предшествовавшая жизнь
дала мне такие залоги и такие испытания, что я смело шел от
вас с опрометчивой самонадеянностью, с надменным доверием к жизни.
— Помилуйте, — перебил меня Дубельт, — все сведения, собранные об
вас, совершенно в вашу пользу, я еще вчера говорил с Жуковским, —
дай бог, чтоб об моих сыновьях так отзывались, как он отозвался.
— Зачем это
вы, в самом деле? Ну,
давайте вашу просьбу, я пересмотрю.
— Разумеется… ну, а так как место зависит от меня и
вам, вероятно, все равно, в который из этих городов я
вас назначу, то я
вам дам первую ваканцию советника губернского правления, то есть высшее место, которое
вы по чину можете иметь. Шейте себе мундир с шитым воротником, — добавил он шутя.
С ним было очень приятно танцевать, il etait bel homme, [он был красавец мужчина (фр.).] он был лучше
вас, — дайте-ка хорошенько на
вас посмотреть, — да, точно, он был получше…
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно
вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась с
вами; спасибо вашему отцу, что прислал
вас ко мне,
вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с
вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден
дали — все пустое.
— Господи, какие глупости, от часу не легче, — заметила она, выслушавши меня. — Как это можно с фамилией тащиться в ссылку из таких пустяков?
Дайте я переговорю с Орловым, я редко его о чем-нибудь прошу, они все не любят, этого; ну, да иной раз может же сделать что-нибудь. Побывайте-ка у меня денька через два, я
вам ответ сообщу.
— Что
вы это мне
даете?.. А?.. это не ко мне?
— Да я, видите, — отвечал Гибин, — этим делом не занимаюсь и в припент денег не
даю, а так как наслышан от Матвея Савельевича, что
вам нужны деньги на месяц, на другой, а мы
вами оченно довольны, а деньги, слава богу, свободные есть, — я и принес.
Ни
вас, друзья мои, ни того ясного, славного времени я не
дам в обиду; я об нем вспоминаю более чем с любовью, — чуть ли не с завистью. Мы не были похожи на изнуренных монахов Зурбарана, мы не плакали о грехах мира сего — мы только сочувствовали его страданиям и с улыбкой были готовы кой на что, не наводя тоски предвкушением своей будущей жертвы. Вечно угрюмые постники мне всегда подозрительны; если они не притворяются, у них или ум, или желудок расстроен.
— Нет ничего легче, съездите к Ротшильду,
вам дадут два или, еще проще, съездите в банк.
Поглаживая листы, как добрых коней, своей пухлой рукой: «Видите ли, — приговаривал он, — ваши связи, участие в неблагонамеренных журналах (почти слово в слово то же, что мне говорил Сахтынский в 1840), наконец, значительные subventions, [субсидии (фр.).] которые
вы давали самым вредным предприятиям, заставили нас прибегнуть к мере очень неприятной, но необходимой.
Я прихожу благодарить
вас за то, что
вы в вашей общине
дали приют мне и моим детям и положили предел моему бездомному скитанию.
— Неужели
вы думаете, — говорил он Гверцони, — что лошади дюка вынесут двенадцать или тринадцать миль взад и вперед? Да их просто не
дадут на такую поездку.