Неточные совпадения
А Платон-то, как драгун свалился, схватил его за ноги и стащил в творило, так его и бросил, бедняжку,
а еще он был жив; лошадь его стоит, ни с места, и бьет ногой землю, словно понимает; наши люди заперли ее в конюшню, должно быть, она
там сгорела.
Крепко обнялись мы, — она плакала, и я плакал, бричка выехала на улицу, повернула в переулок возле того самого места, где продавали гречневики и гороховый кисель, и исчезла; я походил по двору — так что-то холодно и дурно, взошел в свою комнату — и
там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу,
а сам думал — где-то теперь кибитка, проехала заставу или нет?
В этой комнатке счастье былое,
Дружба светлая выросла
там;
А теперь запустенье глухое,
Паутины висят по углам.
Небольшой лысенький старичок, постоянно одетый в узенький и короткий фрак и в жилет, оканчивавшийся
там, где нынче жилет собственно начинается, с тоненькой тросточкой, он представлял всей своей фигурой двадцать лет назад, в 1830–1810 год,
а в 1840–1820 год.
Итак, первые ночи, которые я не спал в родительском доме, были проведены в карцере. Вскоре мне приходилось испытать другую тюрьму, и
там я просидел не восемь дней,
а девять месяцев, после которых поехал не домой,
а в ссылку. Но до этого далеко.
Полежаева отправили на Кавказ;
там он был произведен за отличие в унтер-офицеры. Годы шли и шли; безвыходное, скучное положение сломило его; сделаться полицейским поэтом и петь доблести Николая он не мог,
а это был единственный путь отделаться от ранца.
Квартальный повторял целую дорогу: «Господи! какая беда! человек не думает, не гадает, что над ним сделается, — ну уж он меня доедет теперь. Оно бы еще ничего, если б вас
там не ждали,
а то ведь ему срам — господи, какое несчастие!»
Я шутя говорил ему, что выгнать можно только того, кто имеет право выйти,
а кто не имеет его, тому поневоле приходится есть и пить
там, где он задержан…
«Ну, говорит, куда же ты их денешь, сам считай — лекарю два, военному приемщику два, письмоводителю, ну,
там на всякое угощение все же больше трех не выйдет, — так ты уж остальные мне додай,
а я постараюсь уладить дельце».
Разорив, опозорив
А. Л. Витберга, Николай его сослал в Вятку.
Там мы встретились с ним.
Губернатор велел у нее разобрать полы (тротуары
там деревянные),
а буде недостанет, сделать поправку на казенный счет и взыскать потом с нее деньги, хотя бы для этого следовало продать дом с публичного торга.
По счастию, меня ссылали, времени перед княгиней было много. «Да и где это Пермь, Вятка — верно, он
там себе свернет шею или ему свернут ее,
а главное,
там он ее забудет».
Так, как в математике — только
там с большим правом — не возвращаются к определению пространства, движения, сил,
а продолжают диалектическое развитие их свойств и законов, так и в формальном понимании философии, привыкнув однажды к началам, продолжают одни выводы.
Там толпились люди, ничего не имевшие общего, кроме некоторого страха и отвращения друг от друга;
там бывали посольские чиновники и археолог Сахаров, живописцы и
А. Мейендорф, статские советники из образованных, Иакинф Бичурин из Пекина, полужандармы и полулитераторы, совсем жандармы и вовсе не литераторы.
А. К. домолчался
там до того, что генералы принимали его за авторитет.
Безличность математики, внечеловеческая объективность природы не вызывают этих сторон духа, не будят их; но как только мы касаемся вопросов жизненных, художественных, нравственных, где человек не только наблюдатель и следователь,
а вместе с тем и участник,
там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего строя.
Губернатора велено было судить сенату…, [Чрезвычайно досадно, что я забыл имя этого достойного начальника губернии, помнится, его фамилья Жеребцов. (Прим.
А. И. Герцена.)] оправдать его даже
там нельзя было. Но Николай издал милостивый манифест после коронации, под него не подошли друзья Пестеля и Муравьева, под него подошел этот мерзавец. Через два-три года он же был судим в Тамбове за злоупотребление властью в своем именье; да, он подошел под манифест Николая, он был ниже его.
С Покровским я тоже был тесно соединен всем детством,
там я бывал даже таким ребенком, что и не помню,
а потом с 1821 года почти всякое лето, отправляясь в Васильевское или из Васильевского, мы заезжали туда на несколько дней.
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее,
а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о настоящем мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где есть голый негр,
там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с злыми глазами.
После этой речи против самого себя он проворно схватил лист бумаги с министерским заголовком и написал: «Si permette al sig. A. H. di ritornare a Nizza e di restarvi quanto tempo credera conveniente. Per il rninistro S. Martino. 12 Juglio 1851». [«Сим разрешается г.
А. Г. возвратиться в Ниццу и оставаться
там, сколько времени он найдет нужным. За министра С. Мартино. 12 июля 1851» (ит.).]
Немец сел против меня и трагически начал мне рассказывать, как его патрон-француз надул, как он три года эксплуатировал его, заставляя втрое больше работать, лаская надеждой, что он его примет в товарищи, и вдруг, не говоря худого слова, уехал в Париж и
там нашел товарища. В силу этого немец сказал ему, что он оставляет место,
а патрон не возвращается…