Неточные совпадения
Они не допускают возможности, чтобы
то, что обращает их, по их мнению, просвещенное внимание, могло казаться
другим мелким, ничтожным, не заслуживающим ни малейшего интереса.
Казалось, жена и малютка дочь были для графа Владимира Петровича
теми жизненными второстепенностями, занимать которыми даже своего
друга, а не только посторонних лиц, было просто неприлично.
Если бы, впрочем, последний был более проницателен,
то он, быть может, заметил бы и
другие причины грусти и утомления Федора Дмитриевича.
По лицу Федора Дмитриевича пробежала судорога чисто физической боли. Ему, который считал в браке любовь первым капиталом, больно было слышать это циническое признание
друга в
том, что
тот обошелся бы и без хороших качеств жены, лишь бы поправить свои дела ее приданым.
У меня к
тому же нет близких родственников, которые бы могли потребовать ответа за
то или
другое употребление моего имени…
Как бы
то ни было, но Батищев добыл себе в Сибири «фарт», как называется там «случайное счастье», и только тогда, когда отяжелел для «гранд-рондов», «шенов» и
других услуг градоправительнице, вступил в брак, причем «их превосходительства» были у него посаженными отцом и матерью.
Что было совершенно неправдоподобно, так это
то, что это продолжалось уже три месяца. За эти три месяца граф был всего два раза среди своих холостых
друзей, но не провел ни одной ночи вне дома.
То, что радовало бы
другого мужа, как доказательство любви к их ребенку со стороны матери, пожертвовавшей ему всеми удовольствиями и развлечениями светской жизни, производило на молодого графа совершенно иное впечатление.
Ей казалось, что Кора не принадлежит ей с
той минуты, как
другая, чужая женщина заменила ее у колыбели ее дочери. Теперь уже девочка отнята от груди, но бывшая кормилица, оставшаяся в няньках, продолжает проводить с ней часть дня и все ночи.
Она — богатая женщина — дойдет до
того, что будет завидовать радости и взаимной любви бедняков, ни
того, ни
другого она не купит ни за какие деньги.
Если бы граф Владимир Петрович знал, что его
друг хранит в тайнике своего сердца любовь к его жене,
то он не мог бы придумать более меткого удара, чтобы поразить его в это сердце.
— Караулов, Федор Дмитриевич! — воскликнула молодая женщина. — Так это вы
тот самый
друг Владимира, о котором он говорил мне не раз с таким восторгом, как о своем единственном
друге и идеальном человеке. Он даже раз сказал мне, что не стоит этой дружбы.
Караулов в бешеной злобе на самого себя гнал из своего внутреннего я это недовольство. Усилиями своего разума доказывал, что лучшего, более чистого, более высокого отношения к женщине он не понимает, не признает и не желает, а сердце между
тем говорило
другое и трепетно замирало при мысли о
том, что
другой — его
друг — хотя и не заслуженно, но имеет все права на эту женщину.
То, что было для него счастьем, таким счастьем при одной мысли о котором он терял голову и в нем бушевала вся кровь,
другой человек принимал совершенно равнодушно, с презрительною холодностью.
Оба семейства, Ботт и Белавиных, решили выехать вместе. И
те, и
другие возвращались в Петербург.
Они поняли
друг друга, поняли
ту жертву, которую они приносили разделяющей их пропасти.
«Нет, чем дольше я не увижу ее,
тем лучше… Надо вырвать из сердца эту любовь, это преступное чувство… Она жена
другого, жена его
друга… Муж недостоин ее, но он муж… Он может исправиться… она предана ему, она вся — всепрощение, и они могут быть счастливы… — думал он. — Счастливы! — поймал он себя на этом слове… Они… а я?..»
И
та, и
другая громко аплодировали «спасителю Коры», как называла она Федора Дмитриевича.
— Это не совсем так, — заметил Федор Дмитриевич, — не
другого мира, а
другого круга, и я не знаю никого из
тех, о которых ты говоришь, даже понаслышке. Согласись, что не могут же меня интересовать похождения людей, мне вовсе неизвестных.
Когда посещение дома графа Белавина зависело от его воли, он колебался и раздумывал, откладывал его до последнего времени, тая, однако, внутри себя сознание, что он все же решится на него, теперь же, когда этим возгласом графа Владимира Петровича: «Едем!» — вопрос был поставлен ребром, когда отказ от посещения был равносилен окончательному разрыву с
другом, и дом последнего делался для него потерянным навсегда, сердце Караулова болезненно сжалось, и в этот момент появилось
то мучительное сомнение в своих силах,
тот страх перед последствиями этого свидания, которые на минуту смутили Федора Дмитриевича, но это мимолетное смущение не помешало, как мы знаем, ему все-таки тотчас же ответить...
— Простите меня, — между
тем продолжала она голосом, прерывающимся от волнения. — Я питаю к вам полное доверие… Разве вы не самый старый, лучший
друг моего мужа… Он вас так горячо и искренно любит и это, кажется, единственное чистое чувство, которое он сохранил в своем сердце.
В
то время, когда они выходили на подъезд гостиницы, ведя приведенный отрывочный разговор, в голове Караулова все время вертелись вопросы: должен ли он принять участие в этом гнусном времяпрепровождении своего
друга? Будет ли он после этого вправе, согласно данному им обещанию графине, потребовать от Владимира отчета в его поступках относительно его жены.
Вопросы эти остались нерешенными в
то время, когда рысак графа уже мчал обоих
друзей по Невскому проспекту, по направлению к Литейной.
— Нет, это не
то… Везде, в
другом месте, я буду с тобой, если ты пожелаешь… Здесь же мне нечего делать, да и оставаться я здесь не в силах, это противно моим жизненным принципам… Я нахожу неприличным доводить дружбу до соучастия… Я не знаю закона, который бы делал измену обязательной…
— О, в таком случае ступай, я тебя не задерживаю… Иди угощать этих полудевиц и полулюдей.
Друг, который осуждает, несносен… В
тот день, когда тебе понадобится искренность, ты придешь ко мне… Я не теряю на это надежды…
— Я тебе не судья, Владимир, я только твой
друг. Обязанность
друга протянуть руку
тому, кто падает в пропасть, помочь ему в нужде и даже пожертвовать жизнью для него. Твой судья — это Бог, это общество, которое тебя отвергнет… и более всех — это твоя совесть, ты не убежишь от нее и ты ее не обманешь…
— Это делает честь нашим дамам. Ваш
друг сделал им верную оценку, — заметил, вбрасывая в глаз монокль, один из присутствовавших светских хлыщей, — и я отказываюсь обвинять
тех, кто сторонится огня, особенно если обладает легко воспламеняющейся натурой.
Девушка погибает с
того момента, как попадает в общество
других девушек.
Другая делала несчастным своего любовника, уверяя, что он ее
тем сильнее любит, чем больше она его обманывает.
Старик порешил ее сердечное колебание,
тем более, что
другой претендент не мог предложить ей ничего, кроме любви и молодости.
То, чего бы они искали в
другом как милости, здесь они принимали как должное, даже с некоторым пренебрежением.
Она плакала и заявляла, что не хочет быть ему в тягость, что она будет искать и, конечно, найдет
другое занятие, что Аристархов все-таки ее
друг, и что она, наверное, получит место в
том театре, куда поступит он.
Нет больше веселой болтовни на диване, нет и серьезных рассуждений и споров с
друзьями по поводу
той или
другой книги или статьи.
Но уже спустя неделю, когда порывы деликатности были совлечены, когда взаимные недостатки, неуловимые при
других обстоятельствах, стали терзать его, он охладел к ней, потому что исчезла
та чудная неизвестность и таинственность, без которой всякая старость притупляется.
Тот передал ему ключ и объяснил, что барышня уехала на
другой день после его отъезда, не давши отметки, и он отметил ее неизвестно куда.
— А, это вы… — сказал актер. — Я пришел к вам с недоброй вестью! Фанни погибла для вас навсегда, она стала снова достоянием всех… Что касается до меня,
то я, оплакивая артистку, никогда не перестану восхищаться ею как женщиной. Она выше всех остальных уже
тем, что не хочет и не умеет обманывать. Она не солжет вам теперь, когда высокая комедия любви покончена навсегда.
То, что
другие зовут падением, последней ступенью разврата, я считаю искуплением и правдой.
— Да еще живет ли он там, дома ли, а самое ужасное было
то, если она встретит там
другую?
Да, так принято, повозиться с женщиною, мы ведь на это только и годимся; нет, по сущей правде, мы достойны сожаления за
то, что обречены жить с такими существами; когда мы надоедим, нас очень просто выгоняют: ступай, матушка, ищи
другого!
Он чувствовал только стыд, что-то вроде презрения к себе за
то, что поддался еще раз очарованию ее ласк, конечно, также щедро расточаемых и
другим.
Один из них был
тот самый, который указал Леониду Михайловичу Свирскому года два
тому назад местожительство Геннадия Васильевича Аристархова, а
другой — наш старый знакомый Федор Дмитриевич Караулов.
— Конечно… Что же мне здесь делать?.. Единственное близкое мне существо — тетя умерла, и моя жизнь ничем не привязана к столице… Что же касается нашей связи,
то я думаю, что она достаточно ослабла для
того, чтобы мы расстались
друзьями.
— Извини меня, мой
друг, — сказал граф Владимир Петрович нежно и вкрадчиво, — если я тебя обидел,
то, право, я этого не хотел… Что же касается до основания,
то ты возмутила меня
тем, что назвала моего
друга простым комедиантом.
— Я думала далеко не
то, что говорила… Но довольно, не будем возвращаться к этому разговору… Я тебе повторяю, что ты не имеешь никакого основания сердиться за твоего
друга именно на меня, и если я тебя спросила о нем,
то совсем не из желания его обидеть, или над ним насмеяться, далеко нет, напротив…
Отказ от участия в оргии графа и несколько резких упреков по адресу последнего, сделанных им в
том самом доме, куда его сегодня вечером вызывают на свидание, составляют ли
то, что на его месте
друг обязан был сделать?
Это было теперь единственное средство узнать, что сделалось с его
друзьями, иметь известие о графине Белавиной, выяснить, что случилось с супругами, которых он несколько лет
тому назад оставил в таких обостренных отношениях.
Он не обратил внимания на ее пожатия, на
то, что она силилась привлечь его к себе. Его мысли были далеко. Они были около
другой.
Между
тем как мысль его витала около обожаемого существа, он был в позорном месте, в руках
другой женщины, в ее власти, а эта власть — было ее к нему чувство.
Не умея лгать, особенно перед
той, которую считала своим верным
другом, она имела неосторожность ответить искренно.
Теперь, кроме
того, он не расстанется с графиней, как тогда. У них одна цель путешествия. Они останутся
друг подле
друга и будут вместе бороться против общего врага.
Далеко неправда, что все падшие женщины похожи одна на
другую — тогда бы они не были причиной упадка нравственности в человечестве, вариации такого падения делают
то, что эти падения в большинстве случаев являются привлекательными.