Неточные совпадения
Татьяна Петровна с наступлением весенних
дней большую часть
дня проводила вне
дома, то в садовой беседке, то гуляя по берегу катящего быстро свои волны многоводного Енисея.
Время на самом
деле близилось к вечеру. После вечернего чая молодая девушка ушла в свою комнату и там с нетерпением стала ожидать приближения ночи. Она чутко прислушивалась к движению в
доме, дожидаясь, когда все уснут, чтобы незамеченной проскользнуть на свидание.
Одни эти примеры достаточно объясняют, что и
дело Егора Никифорова не могло прийти скоро к окончанию, несмотря на то, что следствие было произведено всесторонне и полно. Уже одно то обстоятельство, что труп был найден вблизи заимки Толстых, почти около высокого
дома, давало основание затянуть
дело.
В первое время исчезновение барышни из высокого
дома, конечно, породило много толков в окрестности и даже в К. Впрочем, об этом говорили осторожно, так как Петр Иннокентьевич Толстых был все-таки «сильным человеком», а глаза тех, которые имели законное основание посмотреть на это
дело серьезно, были засыпаны золотым песочком.
Старик Разборов, успевший-таки довольно солидно поживиться в
деле Егора Никифорова, отремонтировавший на деньги Толстых свою гостиницу и расширивший свою галантерейную лавочку, находившуюся в том же
доме, умер еще ранее ссылки Егора, и наследство получил его племянник, живший с малолетства в Москве в приказчиках у одного купца, торговавшего в белокаменной тоже галантерейным товаром.
— Расскажите, по крайней мере, мне, как вы прожили с того страшного
дня, в который покинули высокий
дом. Откуда у вас новое имя, меня все это более чем интересует. Вернее, что это не простое любопытство.
— Таким образом я жила. Как часто вспоминала я о высоком
доме, как часто я оплакивала отца моего ребенка. Это знают моя грудь да подушка. Однажды от проезжих я случайно узнала, что по
делу об убийстве на заимке Толстых арестован и пошел в тюрьму Егор Никифоров. Я поняла все. Чтобы не выдать настоящего убийцу, Егор принял на себя вину, чтобы спасти моего отца, его благодетеля, он обрекал себя на каторгу…
— Я вижу, — печально продолжал Гладких, — что час еще не настал! Но подумай о том, что я тебе сейчас скажу. Придет
день, и, может быть, он очень близок, когда ты на коленях будешь просить свою дочь прийти в твой
дом и сделаться в нем хозяйкой.
Марья Петровна приехала к заимке Толстых на другой
день поздним вечером, когда действительно все спали, как в высоком
доме, так и в поселке.
— Не к добру привез я сюда эту барыню! — ворчал он про себя. — Да мне что ж… Моя хата с краю, я ничего не знаю… Если что, скажу, что выпустил у высокого
дома, наше
дело подневольное, где прикажут, там и высаживай, — продолжал он рассуждать сам с собой. — А то упрусь, запамятовал да и шабаш.
Вдруг на средней аллее сада появилась вышедшая из боковой аллеи легкая на помине Татьяна Петровна, в сопровождении пожилой горничной, несшей сверток с покупками. Возвращаясь домой —
дом Толстых находился на Соборной площади, против сада — она не утерпела зайти в сад, который манил к себе своей позлащенной дуновением осени зеленью, освещенной ярким солнцем великолепного сентябрьского
дня.
Через несколько
дней после встречи в городском саду с Сабировым, Татьяна Петровна, в сопровождении Иннокентия Антиповича, возвратилась в высокий
дом.
— Рабочие — это другое
дело… а тебя я не желаю более держать ни одной ночи в этом
доме и приказываю тебе, слышишь, приказываю убираться тотчас же по-добру, по-здорову…
Через
день он уже был в К., в
доме своего родителя. Небольшой домик в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался в конце Средней улицы, при выезде из города в слободу на Каче, как называется протекающая здесь речка.
За несколько
дней до описанных нами в предыдущих главах происшествий в высоком
доме, в село Завидово приехал вернувшийся из отпуска Борис Иванович Сабиров.
На другой
день по прибытии в Завидово, в занимаемую им по отводу комнату, в
доме зажиточного крестьянина, вошел ниший Иван.
На другой
день Борис Иванович чуть свет выехал из Завидова. Когда он проезжал мимо высокого
дома, сердце его радостно забилось. Еще вчера, в это же время, он считал Таню потерянною для себя навсегда, а сегодня…
Выбранный Иваном и Сабировым
день был как раз
днем совершившегося покушения на жизнь Гладких. Все произошло, как было решено между ними, и вот почему оба они очутились ночью в тайге близ высокого
дома и, услыхав крики о помощи, поспешили на них и встретили полупомешанную нищую, голос которой так поразил Ивана.
Нищий Иван действительно избегал высокий
дом, но не потому, чтобы избегнуть благодарности Гладких, а для того, чтобы не выдать себя. Он чувствовал, что теперь каждый взгляд, каждая слеза, каждое слово Тани может повести к объяснению между ним и его дочерью. О, если бы
дело касалось только Тани и Бориса Ивановича, он знал бы как поступить. Но Петр Иннокентьевич Толстых стоял на дороге и был помехой всему.
— Да, это я, старина, ты, видимо, не ждал меня… Ты эти
дни забыл дорогу в высокий
дом, и я пришел тебе о нем напомнить… Прежде всего благодарю тебя за то, что ты спас мне жизнь и вернул Тане ее лучшего друга и верного защитника… Я еще вчера ей сказал о твоей услуге мне, незабываемой услуге, умолчав, впрочем, о подробностях… Они бы только перепугали ее.
— Да! Я хотел бы, чтобы ты окончил свои
дни в покое и более удобном жилище, нежели эта землянка, а потому вот что придумал… Эта мысль понравилась и Тане. Я отстраиваю вновь одну развалившуюся избу в поселке… Ты можешь поселиться в ней, а обо всем прочем позоботимся я и Таня… Пока же переезжай в высокий
дом, около людской есть свободная комната.
— Он раскаялся во всем… Не вас он теперь проклинает, а свою горячность, которая разбила всю и его, и вашу жизнь… Он довольно наказан за свое преступление… Мучимый
день и ночь угрызениями совести, он уже десятки лет не знает покоя… Видели ли вы его когда-нибудь с тех пор, как ушли из
дому?
— Но сегодня я еще не хочу войти в
дом моего отца… Только в тот
день, когда там меня встретит мой сын, я войду в этот
дом: Борис и Иннокентий Антипович должны встретить меня на пороге
дома моего отца… До тех же пор никто не должен знать, что я еще жива…
Днем я буду по-прежнему скрываться в лесу, а ночью мы будем встречаться с тобой, Егор, и говорить о наших любимцах…
Дня через три-четыре, Гладких уже может быть здесь с моим сыном!.. Время промчится незаметно…
— Среди горя и нужды, среди этой страшной жизни, Господь дал мне силы дожить до желанного
дня, до свидания с потерянным сыном, до возвращения в родительский
дом, — закончила она свой рассказ.
— Нет… Семен Семенович может быть совершенно спокоен, никто и не думает о нем… Я чуть свет уже снова заперла дверь, так что никогда не смогут догадаться, как он мог попасть в
дом… Перед смертью барин рассказал как было
дело, но кто был вор — назвать не мог…
Марьи Петровны не было, хотя она, вместе с Гладких, Таней и Егором Никифоровым, прибыла с телом отца в К., но потрясения последних
дней не прошли даром для ее и без того разбитого десятками лет страшной жизни организма — она расхворалась и принуждена была остаться
дома.
— Вы забрались несколько
дней тому назад в высокий
дом вместе со своим достойным сыном, отперли украденным ключом несгораемый сундук, и когда покойный отец проснулся и застал вас на месте преступления, стали душить его и не задушили, так как услыхали бегство вашего сына, не успевшего в комнате приемной дочери моего отца совершить еще более гнусное преступление…
Узнав от возвратившихся с похорон старых слуг высокого
дома об исчезновении своего жениха Семена Семеновича, она поняла, что все надежды ее разрушились и, как передавала остальная прислуга, несколько
дней ходила как безумная, громко обвиняя Семена Порфирьевича в убийстве своего сына.
Наконец наступил давно желанный и долгожданный
день, когда Иннокентий Антипович Гладких возвратился из К. в высокий
дом не один. Он привез с собой Бориса Ивановича Сабирова.
Борис Иванович поселился в высоком
доме и ездил в Завидово только по
делам службы.
Все, несомненно, сулило в будущем счастливые, беспечальные
дни отживающим свой век старикам и радужное продолжительное будущее женеху и невесте. Мрак, тяготевший над высоким
домом в течение четверти века, рассеялся, и все кругом залито было ярким солнечным светом.