Неточные совпадения
Этой Наденьке
было уже за тридцать лет и, конечно, мне
было не трудно пленить ее
сердце.
На горизонте виднелась черная полоса — это
был русский берег.
Сердце его томительно сжалось, его охватило гнетущее чувство страха неизвестности.
Как ни тяжело
было в эту минуту Николаю Герасимовичу, как ни полно
было его
сердце скорбью о предстоящей разлуке с любимой женщиной, но он не мог удержаться от громкого смеха, видя эту трагикомическую сцену.
— Так
будь же благоразумен, Станислав! — продолжал тот. — Тебе предстоит доставить мне все необходимое для жизни, приятной и спокойной. Там, вдали, я так истосковался о таком любящем
сердце, как твое, что раз добравшись до него, я уже его не выпущу! А я хочу
быть богатым и жить приятно. Ты у меня в руках и должен за это платить!..
— А, вот в чем дело! — равнодушно протянул Селезнев, посмотрев по указанному ему направлению. — В этом отношении я совершенно спокоен. Долинский честный человек, я знаю его с детства и очень бы желал иметь его своим зятем. Я
был бы очень рад, если бы ему удалось завоевать
сердце моей дочери и получить согласие моей жены. Но я боюсь, что Люба уже сделала выбор.
Причиной этого смущения
было то, что он совсем забыл эту молодую девушку, жившую в доме его родителей и когда-то с чисто женскими ласками и вниманием врачевавшую его разбитое
сердце.
Шевельнулось ли в
сердце этого распущенного человека сознание, что такому чистому ангелу не место в этой смрадной среде? Понял ли он, что
было бы преступлением осквернить этот чистый цветок плотскими взорами окружающих?
Сердце молодой девушки порывисто билось. «Да, я
буду его другом, — думала она. — Надя не полюбит его и мира душевного ему не даст… Так сделаю это я…» Граф Петр Васильевич взял ее между тем за руки. Кровь бросилась ей в голову.
Им вдруг стало легче на
сердце, они открыли его друг другу, хотя Алфимова
была права, сказав отцу, что они ни разу не говорили о любви.
Какие широкие, и научные, и жизненные, горизонты открывались перед ним! Положение, известность, обширная практика, уважение, почет — все это являлось равным миллиону, обладательницей которого
была Надежда Корнильевна Алфимова, и который не радовал, а скорее смущал любящее
сердце идеалиста Федора Осиповича.
— Так-то ты любишь меня. Ты не хочешь воспользоваться удобным случаем провести со мной наедине какой-нибудь час. С завтрашнего дня ты
будешь вечно конвоируема компаньонкой, которая не
будет обладать добрым
сердцем Маши. Если не хочешь, то иди домой и, повторяю, прощай навсегда.
— Одного нет — чистого
сердца… И молод, и хорош, и знатен, и богат, но все это я бы отдала за то, чтобы
сердце у него
было чистое…
Его
сердце еще не
было испорчено, и женщина не
была еще сведена им с «пьедестала юношеского поклонения» на уровень хорошо приготовленного, приправленного заморскими пряностями лакомого блюда.
— Ну, это конкурент не опасный, сын банкира всегда
будет иметь перевес над кассиром в
сердце современной девушки.
— Хорошо… Клясться я не стану… Но вот медальон… Он имеет форму
сердца… Он открывается… Пусть он
будет символом, что мое
сердце всецело принадлежит тебе и всегда
будет для тебя открыто… Верь мне, что из любви к тебе я готов на все лучшее, и что каждый раз, когда меня станет соблазнять что-либо дурное, мысль об этой минуте и об этом медальоне-символе и надежда хоть когда-нибудь добиться твоей любви станет воздерживать меня.
— Вы что же хотите, чтобы он жил аскетом и
был бы верен недоступной богине — своей жене? Ведь он моложе вас… У него кипит кровь и бьется
сердце.
Дача
была поистине великолепна. Изящная постройка, расположенная среди окружающего тенистого сада с массой душистых цветов и мраморными фигурами в клумбах, фонтаном, бившим легкой и обильной струей и освежавшим воздух, — все, казалось,
было устроено для возможного земного счастья двух любящих
сердец.
Вы поклялись
быть верной женой графа Вельского, задушить в своем
сердце лучшее из чувств, из которого родится все благороднейшее и прекраснейшее на земле.
— Вот на шее у тебя висит медальон в виде
сердца… Дай мне его, и он
будет напоминать мне, что твое
сердце принадлежит мне, поддерживать во мне силу, энергию и веру в лучшее будущее…
Успокоенный сознанием, что любимая им женщина тоже любит его, вырастив в своем
сердце какую-то странную уверенность, что так или иначе, несмотря на то, что она замужем, они
будут счастливы в недалеком будущем, Неволин рьяно принялся за работу над приготовлением к докторскому экзамену и диссертации, а также занялся практикой, которая началась для молодого врача очень удачно.
Быть может, впрочем, переполненная горькими думами головка и оскорбленное за последнее время
сердце сделали то, что молодая девушка невольно выложила свою душу первой женщине, которая, как ей показалось, отзывчиво отнеслась к ее рассказу.
Граф смутился…
Сердце его усиленно забилось, что случалось с ним очень редко, он знал, что Николай Герасимович
был дружен с настоящим графом Сигизмундом Владиславовичем Стоцким, и теперь ему придется под этим же именем знакомиться с ним.
— Бог с вами, что вы говорите, Любовь Аркадьевна! Вы молоды и чисты, а потому доверчивы… Неелов
был первый человек, который сумел заговорить с вами языком, понятным вашему
сердцу, да еще и при таких обстоятельствах. Виноваты ли вы, что поверили ему?.. Ну, а теперь говорю с вами я и прежде всего объявляю, что если отец ваш и благословит наш брак, я заранее отказываюсь от его богатства… согласны вы?
Несмотря на многолетнее служение слепой, нелицеприятной и строгой Фемиде, в его
сердце не
были порваны человеческие струны. Ему не представлялся обвиняемый в форме отношения за известным номером в папке с синей оберткой, на которой напечатано слово «Дело». Он всегда видел в нем человека, старался заглянуть к нему в душу, расшевелить его совесть, нравственно на него воздействовать.
— Поезжай с Богом, — тихо проговорила Анна Александровна, — уже одно твое негодование и волнение успокоили меня. Около Мити, значит, не одно, а два любящих
сердца…
Есть, значит, в мире два существа, которые не считают его вором.
Выражение его лица красноречиво говорило, что это «очень приятно»
было сказано далеко не от чистого
сердца.
Это рассматривание ее фигуры, будто бы она
была лошадь, до глубины души оскорбляло Клавдию Васильевну, но она, скрепя
сердце, покорилась и
была очень рада, когда Матильда Карловна, окончив оценку, повела ее вниз.
— Ползай на коленях и проси прощенья не у меня, а у этого честного человека, которого ты безвинно заставил вынести позор ареста и содержания в тюрьме… Которого ты лишил свободы и хотел лишить чести. Вымаливай прощенья у него… Если он простит тебя, то я ограничусь изгнанием твоим из моего дома и не
буду возбуждать дела, если же нет, то и ты попробуешь тюрьмы, в которую с таким легким
сердцем бросил преданного мне и тебе человека…
— Да уж чует мое
сердце материнское,
быть беде… Утешались мы с тобою, моя горемычная, как малые дети…
— Поймете, барышня, все вам расскажу на чистоту, душу свою облегчу… Пусть и близкие вам люди слушают… В старом грехе
буду каяться, ох, в старом… Не зазорно… Может, меня Господь Бог за это уже многим наказал, не глядите, что богат я, порой на
сердце, ох, как тяжело… От греха… По слабости человеческой грехом грех и забываешь… Цепь целая, вериги греховные, жизнь-то наша человеческая…
Несмотря на то, что перед ним в радужных красках развертывалась перспектива обладания «неземным созданием», этой девушкой-ребенком, далекой от греха страсти, — последняя, впрочем, он
был убежден, таилась в глубине ее нетронутого
сердца, — разлука с Мадлен и ее последние слова: «Adieu, Nicolas», — как-то странно, казалось ему, прозвучавшие, оставили невольную горечь в его
сердце.
Кстати ему пришел на память разговор о ней, слышанный им у графа Стоцкого. Он и теперь, как тогда, почувствовал, как больно сжалось его
сердце. Думал ли он, что девушка, на которую он положительно молился,
будет когда-нибудь предметом такого разговора?
«Завтра она
будет со мною, это нежное, эфирное создание, все сотканное из мечты. Завтра я осыплю ее страстными поцелуями, завтра она, робкая, трепещущая,
будет в моих объятиях, ее маленькое сердечко
будет биться около моего
сердца».
Разъехавшиеся из квартиры Сиротининых, из этого вновь свитого гнездышка, гости
были все под тем же впечатлением будущего счастья молодых, счастья, уверенность в котором, как мы видели, жила в
сердцах новобрачных.
Сердце его
было, кроме того, переполнено каким-то тяжелым предчувствием.
Все, что
было им за последнее время пережито и переживаемо, сделало то, что, возвращаясь из квартиры молодых Сиротининых, этого гнездышка безмятежного счастья, Николай Герасимович, повторяем, чувствовал зависть, и это чувство страшною горечью наполняло его
сердце.
При возвращении от Сиротининых последнее как-то особенно
было полно этим предчувствием.
Сердце не обмануло Николая Герасимовича.
— Я здесь как врач около больной, — спокойно, настолько, насколько это
было возможно в его положении, отвечал Федор Осипович, хотя это «зачем» больно резануло его по
сердцу.
Эта смерть — так сложилось его внутреннее убеждение —
была неизбежна, она устраняла последнее препятствие к соединению любящих
сердец.
Успокоившись теперь, я не нахожу в
сердце к нему жалости, несмотря на то, что он
был отец моего милого крошки, которому Бог так мало определил пожить на этом свете…