Стабровский действительно любил Устеньку по-отцовски и сейчас невольно сравнивал ее с Дидей, сухой, выдержанной и насмешливой. У Диди не
было сердца, как уверяла мисс Дудль, и Стабровский раньше смеялся над этою институтскою фразой, а теперь невольно должен был с ней согласиться. Взять хоть настоящий случай. Устенька прожила у них в доме почти восемь лет, сроднилась со всеми, и на прощанье у Диди не нашлось ничего ей сказать, кроме насмешки.
Неточные совпадения
Болело о ней
сердце у Анфусы Гавриловны, постоянно болело, а помочь
было нечем.
Веселилась и радовалась одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж по
сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его одного. Скорее бы только все кончилось… С нею он
был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь. Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он не беспокоился, а вот что
будет с детишками? У него даже
сердце защемило при мысли о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын
был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто не обращал на нее внимания.
Он закрыл глаза и слышал, как она села опять к нему. Он чувствовал близость этого молодого, цветущего тела, точно окруженного благоухающим облаком, слышал, как она порывисто дышала, и не мог только разобрать, чье это
сердце так сильно бьется — его или ее. Это
был его ангел-хранитель.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще
было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское
сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы
была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше
быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще
был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем
было и заходить.
— Ох, бедовушка головушке! — вопила баба. — Еще с вечера она
была ничего, только на
сердце жалилась… Скушно, говорит. Давно она
сердцем скудалась… Ну, а тут осередь ночи ее и прикончило. Харитон-то Артемьич за дохтуром бегал… кровь отворяли… А она, сердешная, как убитая. И что только
будет, господи!..
Старушка умерла от разрыва
сердца. Малыгинский дом точно весь застонал. Пока
была жива старушка, ее почти не замечали, а теперь для всех
было ясно как день, что с нею вместе рушился весь дом. И всех лучше понимал это сам Харитон Артемьич, ходивший из комнаты в комнату, как оглушенный.
Тарас Семеныч скрепя
сердце согласился. Ему в первый раз пришло в голову, что ведь Устенька уже большая и до известной степени может иметь свое мнение. Затем у него своих дел
было по горло: и с думскою службой и с своею мельницей.
Доктор приложил ухо к груди больной.
Сердце еще билось, но очень слабо, точно его сжимала какая-то рука. Это
была полная картина алкоголизма. Жертва запольской мадеры умирала.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то
есть Бубнов. Это уже
было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к
сердцу, как оперный певец.
Сердце поворачивалось смотреть на этих мужиков, которые не
ели по два, по три дня.
Неточные совпадения
Хлестаков. Прощайте, Антон Антонович! Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего
сердца: мне нигде не
было такого хорошего приема. Прощайте, Анна Андреевна! Прощайте, моя душенька Марья Антоновна!
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго
сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в
сердце.
Средь мира дольного // Для
сердца вольного //
Есть два пути.