Неточные совпадения
Гритлих, или лучше отныне будем называть его настоящим
русским именем — Григорий, наконец проснулся и открыл глаза. Он не слыхал почти ничего происходившего вокруг него в эту ночь. Усталый до крайнего истощения сил, он спал как убитый. Звуки голосов и оружия, правда, отдавались в его
ушах, но как бы сквозь какую-то неясную, тяжелую дремоту, и не могли нарушить его крепкий сон.
— Кто за мной! — слышался голос Бернгарда, с отвагой кидавшегося отражать
русских от разбитых уже ими ворот, но число его рейтаров редело, и один оглушительный удар
русского меча сшиб с него шлем и оторвал половину
уха; рассыпавшиеся волосы его оросились кровью.
Массы рабочих были заняты работой, и вся эта работа шла как-то скоро, умело, без шума, без криков, без брани, столь знакомой
русскому уху у себя на родине.
А на помосте меж тем бренчит арфа, звучат расстроенные фортепьяны, визжит неистово скрипка, и дюжина арфисток с тремя-четырьмя молодцами, не то жидами, не то сынами германского отечества, наяривают песенки, чуждые
русскому уху.
Неточные совпадения
Он преподавал
русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое
ухо старика было меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он не сразу убедился в разномерности
ушей учителя.
Все, бывало, дергают за
уши Васюкова: «Пошел прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого
русского учителя не выучивший никогда ни одного урока, — каждый день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая школу, учителей, щелчки.
Но лишь коснется речь самой жизни, являются на сцену лица, события, заговорят в истории, в поэме или романе, греки, римляне, германцы,
русские — но живые лица, — у Райского
ухо невольно открывается: он весь тут и видит этих людей, эту жизнь.
И. В. Киреевский просил меня одного: чтоб я вставил в моей фамилье ы вместо е и через это сделал бы ее больше
русской для
уха.
Один закоснелый сармат, старик, уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских походов, получил в 1837 году дозволение возвратиться в свои литовские поместья. Накануне отъезда старик позвал меня и несколько поляков отобедать. После обеда мой кавалерист подошел ко мне с бокалом, обнял меня и с военным простодушием сказал мне на
ухо: «Да зачем же вы,
русский?!» Я не отвечал ни слова, но замечание это сильно запало мне в грудь. Я понял, что этому поколению нельзя было освободить Польшу.