Неточные совпадения
—
И что за времена настали нонеча! —
говорил он.
— За
что и куда потащите вы меня так позорно, как татя? — слабым голосом
говорил мученик.
— Дети мои, — заговорил архиепископ тихим ласковым голосом, после некоторой паузы, обведя всех стоявших перед ним проницательным взглядом, — знаю,
что дух
и плоть — враги между собой. Тесно добродетели уживаться в этом мире срочном, мире испытания, зато просторно будет в будущем, безграничном. Не ропщите же, смиритесь: претерпевший до конца спасен будет —
говорит Господь. Но вы сами возмущаете, богопротивники, братьев своих
и надолго ли раскаиваетесь?
— Я
говорил тебе,
что этот мальчик вреден
и языком
и кулаком своим Новгороду. Слава Богу,
что я это узнал вовремя! — заметил нахмурившись Фома Кириллу.
Шесть долгих зим провели в том необитаемом тереме старик Савелий с женой Агафьей; недаром
говорят,
что привычка долго ли, коротко ли, а обращается во вторую природу: старики были довольны своей судьбой
и друг другом.
— Вот то-то, боярин, сами вы напросились на грубое слово. Я
говорил,
что на всякого не прибережешь хорошую весть. Однако за
что же ты защищаешь крамольников, — они кругом виноваты, в них, видно,
и кровинки русской нет, а то бы они не променяли своих на чужих, не стали бы якшаться да совет держать с иноверной Литвой! Мы холопы, а тоже кое-что смекаем; не я один, вся Москва знает, о
чем теперь помышляет князь наш.
— А по мне, прах их побери! — отвечала Агафья. — Мне откуда знать, кто они такие? Ну,
что ж! Я
говорила, да не проговорилась. Уж нелегкое дело, будто меньше тебя соображаю, ты
и сам давеча…
Кардинал начал было разговор о вере, но когда митрополит изложил ему всю римскую неправду, он замолчал, сказав,
что не взял с собой нужных книг, не ожидая спора, так как Иван Фрязин
говорил в Риме,
что здесь все согласны на соединение вер. Ему отвечали,
что вольно им было верить. Фрязин-де никаких грамот с собой о том не имел:
и за ложь великий князь прогонит его с очей своих.
Долго
говорила она,
и что ни слово — все больше
и больше лилось с ее языка яда,
что ни взгляд — то упрек, презрение…
—
Что тут
говорить, конечно так. Да
и к
чему это? Разве мы сомневаемся в тебе, Дмитрий. Не тебе бы это
говорить, не мне бы слушать…
В описываемое нами время он представлял собой неприступную твердыню. Широкие стены его, поросшие мхом
и плющом, указывали на их незапамятную древность, грозные же в них бойницы
и их неприступность, глубина рва, его окружавшего,
и огромные дубовые ворота, крепкие, как медь, красноречиво
говорили,
что он был готов всякую минуту к обороне, необходимой в те неспокойные, опасные времена.
— На все необходимы не только отвага, но
и ум… Об этом-то я
и хотел посоветоваться с тобой
и еще кое с кем
и послал герольдов собрать на совет всех соседей… Один из моих рейтаров попался в лапы русских
и лишь хитростью спасся
и пришел ползком в замок… Он
говорит,
что они уже близко… Надо нам тоже приготовиться к встрече. Полно нам травить, пора палить! А? Какова моя мысль! Даром,
что в старом парнике созрела.
—
И я
говорила о вас, Роберт, — вставила свое слово молодая девушка. — Я удивлялась,
что вы совсем забыли нас. Неужели вам приятнее гоняться по лесами за страшными дикими зверями?
— Нет, черт возьми! Вы все не правы. Ну,
что это за наказание? Оно придает ему лишь желание еще раз провиниться, а по-моему — отослать его к конюху
и познакомить его с кнутом, а потом посмотреть: будет ли он таким приверженцем вашего дома, как
говорит. Поверьте, это лучшая проба.
— Как, разве вы нанялись
говорить за него?.. В таком случае я останусь глух
и подожду,
что скажет мне благородный господин мой, — твердым, ровным голосом отвечал Гритлих.
— Черт возьми! — заговорил один из кравшихся, фон Доннершварц, — как темно
и жутко бродить по здешним ущельям. Ты ли это, Гримм? Ну, кривой сыч,
говори скорей,
что нового?
—
Что ты, Гритлих, да тебя я не променяю ни на
что на свете…
И ты
говоришь,
что я не люблю тебя!
Что сделалось с тобой? Разве Бернгард помешает нам любить друг друга по-прежнему? Если это случится, я отвергну его…
Бояре в присутствии великого князя всегда
говорили между собою не громко, но чуткое ухо его не пропускало мимо ушей их слова, несмотря на то,
что он порой занимался другим делом. По его наказу Ощера переряжался в разные платья
и шнырял между народом, причем его обязанностью было не
говорить, а только слушать, держась его же заповеди: не выпускать, а принимать.
— Скоро, чай, вы будете постничать: город ваш со всех сторон обложим ратью нашей так,
что и птица без спроса не посмеет пролететь в него, —
говорил один из московских бояр новгородскому сановнику.
— Я уже слышал,
что вам нужно! — отвечал захваченный. — Если не верите,
что я охотно предаюсь вам, то обезоружьте меня: вот мой меч, —
говорил он, срывая его с цепи
и бросая под ноги лошади Бернгарда. — А вот еще
и нож, — продолжал он, вытаскивая из-под полы своего распахнутого кожуха длинный двуострый нож с четверосторонним клинком. — Им не давал я никогда промаха
и сколько жизней повыхватил у врагов своих — не перечтешь. Теперь я весь наголо.
— Это ладанка с зельем, — ответил пленник. — А почему теперь я весь отдаюсь вам, когда узнаете, то еще более уверитесь во мне. Собирайтесь большой дружиной, я поведу вас на земляков. Теперь у них дело в самом разгаре, берут они наповал замки ваши, кормят ими русский огонь; а замок Гельмст у них всегда как бельмо на глазу, только
и речей,
что про него. Спешите, разговаривать некогда. Собирайтесь скорей, да приударим… Я
говорю,
что поведу вас прямо на них, или же срубите мне с плеч голову.
— Что-то давно мы собираемся напасть на русских, но, к нашему стыду, до сих пор только беззаботно смотрим на зарево, которым они то
и дело освещают наши земли… Уж куда нам пускаться в даль… Государь Московии не любит шутить, он потрезвее нас, все
говорят…
— Ну, Гримм, теперь все кончено! —
говорил он. — Девица в наших руках…
Что же медлит
и не идет рыцарь?
Рыцари повыглянули на осаждающих из окон
и говорили себе в утешение,
что врагов малая кучка,
что муха крылом покроет всю шайку, — так ободряли они своих рейтаров, но сами не трогались с места.
— А может быть, везут его припрятать в надежное место от зорких глаз москвитян. Только едва ли удастся
что спрятать от них:
говорят, они сквозь землю видят, как сквозь стекло, да
и чутье у них остро к злату
и серебру, — заметил Чурчила.
—
И куда этот старик движет столетние ноги свои! —
говорил, указывая на него один из сидевших воевод. — Если
и мыши нападут на него, то прежде огложут его, как кусок сыра,
чем он поворотит руку свою для защиты. Уж он
и так скоро кончит расчет с жизнью. Один удар рассыплет его в песчинки, а он все лезет вперед, как за жалованьем.