Не забыт был и любезный сердцу графа Григория Григорьевича простой или, как тогда называли, «подлый» народ. На дворе
графа были устроены громадные навесы и под ними столы со скамейками, куда народ пускался поочередно, сохраняя образцовый порядок, что было одним из первых условий дарового, сытного угощения, иначе нарушителя ожидало другого рода угощение — тоже даровое и тоже сытное, но только на графской конюшне и не из рук повара, а от руки кучера.
Неточные совпадения
Временщиком стал новый немец, но это
был Миних. Он мечтал об исправлении внутренних дел в духе Петра I, в особенности об ослаблении Австрии и о взятии Константинополя. Старый герой надеялся достигнуть заветной цели, с помощью юного товарища, Фридриха II прусского, который тогда начал войну за австрийское наследство, чтобы уничтожить свою соперницу, императрицу Марию Терезу. Не прошло и пяти месяцев, как Россия очутилась в руках нового временщика. На этот раз пришла очередь
графа Андрея Ивановича Остермана.
Ехавший в карете старик
был действительно бывший канцлер
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. В то время ему уже
были возвращены императором Петром III чины и ордена, но хитрый старик проживал в Москве, издали наблюдая совершающуюся на берегах Невы государственную драму и ожидая ее исхода. В описываемое время Бестужеву принадлежали в Москве два дома. Один
был известен под именем Слободского дворца. Название это он получил от Немецкой слободы, в которой он находился.
Весь секрет в том, что эта девушка
была «жертва Салтычихи», а рассказы о похождениях Салтыковой, ходившие в то время по Москве, конечно,
были известны
графу Алексею Петровичу.
Прошло несколько дней. Марья Осиповна встала с постели и сидела в кресле; она даже сделала несколько шагов по комнате, но
была еще очень слаба, а потому об ее выздоровления не докладывали
графу.
Он знал, что Кузьма спас ее, избитую Салтыковой, от жестоких рук этого изверга, что она нашла себе приют у
графа Бестужева-Рюмина, но дальнейшая ее судьба
была ему неизвестна.
По случаю предстоящего коронования, она отправила в Москву для приготовления к торжеству недавнего цальмейстера гвардейской артиллерии, а тогда уже
графа римской империи — Григория Григорьевича Орлова. Этот «орел Екатерининского века»
был человеком чрезвычайно «своеобычным», как тогда называли «оригиналов».
По прибытии в Москву,
граф поместился в новопостроенных палатах своих на Шаболовке, совершенно глухой и пустынной местности, сделавшейся немедленно центром, куда стремилась вся московская знать. В ожидании коронации,
граф вел рассеянную, веселую жизнь. Дом его
был открыт для званых и незваных, и хлебосольство
графа скоро вошло в пословицу.
Веселая и казалось праздная жизнь не мешала
графу исполнять повеление своей государыни. Он повидался с Бестужевым и «власть имущей в Москве особой», получил от них обоих подтверждение истины рассказов Кости и Маши о деяниях Дарьи Николаевны Салтыковой, прислушался к народному в Москве о ней говору и обо всем подробно донес императрице. Вскоре
был получен ответ: «нарядить тайное следствие».
Через несколько дней Дарья Николаевна Салтыкова, находившаяся в Троицком,
была арестована. Рассказывали, что «грозная помещица» оказала сопротивление. Она билась как тигрица в руках полицейских, кусалась, царапалась и, когда
была привезена в Москву, чуть не ударила по лицу обер-полицеймейстера. Последний счел своим долгом сообщить обо всем этом
графу Орлову. Тот приказал не церемониться с арестанткой.
Тогда Дарью Николаевну связали по рукам и ногам и припрятали так, что ей
был виден только клочок неба да четыре стены ее каземата. Она кричала, ругалась, но в конце-концов смирилась. Тайное следствие раскрыло такие ужасающие подробности совершенных этой «женщиной-зверем» злодеяний, что
граф Григорий Григорьевич снова счел необходимым донести об этом императрице.
Марья Осиповна сидела после трапезы в своей келье и далеко не заинтересованная мелочами монастырской жизни,
быть может, одна из всего монастыря не знала о посещении матушки-игуменьи ее спасителем
графом Алексеем Петровичем Бестужевым. Она внимательно читала псалмы Давида и вся
была поглощена поэтически пророческим содержанием этой книги.
— Разве ты не знаешь, что твоя приемная мать и лиходейка Салтыкова уже никому теперь вредить не может, она под арестом и над ней производится строгое следствие. Дело началось по твоему показанию, данному
графу Бестужеву… Он
был у меня сегодня и передал, что на днях за тобою пришлют от государыни… Ее величество хочет видеть тебя и порасспросить…
Граф, кроме того, передал мне, что ты не возвратишься более в монастырь…
Она поняла из слов
графа Орлова, что монастырь хранит эту тайну, касавшуюся, вероятно, какой-нибудь новой выходки «Салтычихи», а для суда и обвинения последней
было уже достаточно данных и без новых розысков.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением:
графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска
было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что
граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
5) Ламврокакис, беглый грек, без имени и отчества и даже без чина, пойманный
графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре. Торговал греческим мылом, губкою и орехами; сверх того,
был сторонником классического образования. В 1756 году
был найден в постели, заеденный клопами.
Мастерски
пел он гривуазные [Легкомысленные, нескромные (от франц. grivois).] песенки и уверял, что этим песням научил его
граф Дартуа (впоследствии французский король Карл X) во время пребывания в Риге.
— Бетси говорила, что
граф Вронский желал
быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно
было ей. — Я сказала, что я не могу принять его.