Неточные совпадения
С ними ничего нельзя было поделать, при слабости государственного порядка, при отсутствии границ в степи. К тому же они приносили существенную пользу своею борьбою с татарами и заселением травянистых пустынь. Вот почему правительство вскоре бросило мысль «казнить ослушников, кто пойдет самодурью в молодечество». Оно
стало прощать
казакам набеги и принимало их на свою службу, с обязательством жить в пограничных городах и сторожить границы.
— Надо доложить атаману, — сказал
казак, заметивший живого человека на этом
стане смерти, и пошел к костру, у которого сидел Ермак Тимофеевич с его более старыми по времени нахождения в шайке товарищами. Старшинство у них чтилось свято.
Казак быстро сбежал в лощину и подошел к таинственной фигуре. Та, видимо, заметила его, но не сделала движения к бегству. Она даже остановилась.
Казак стал что-то говорить ей. Ермаку Тимофеевичу и
казакам было видно все, но не было ничего слышно.
Молодцеватый свист гулким эхом отозвался в лощине.
Казак расслышал вызов. Он — видно было по жестам —
стал торопить фигуру. К тому же она закончила осмотр мертвецов: вот наклонилась над последним и направилась к горке.
Казаки окружили женщину. Она спокойно и доверчиво смотрела на них и молча ушла к соседнему костру. Там
казаки усадили ее, дали краюху хлеба, густо осыпанного солью. Женщина с жадностью
стала есть. Видимо, она была очень голодна.
Когда она утолила свой голод,
казаки стали допытываться у ней.
Старейший после есаула
казак подал Ермаку Тимофеевичу горсть собранных с убитых колец. Атаман рассеянно взял их и тут же
стал выкрикивать, во-первых, двух раненых, затем замеченных им во время дела как особенно усердных и
стал оделять их кольцами.
— На нехристей! — крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру в глубь леса.
Казаки не
стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.
Наступили и прошли Рождество, Крещение, Сретенье и наконец дождались Благовещенья, а с этим в срединной России совершенно весенним праздником
стало теплеть в воздухе и на берегах Чусовой. Появились первые жаворонки. Люди ободрились. Все указывало на их скорое освобождение из пещеры, которая, вначале казавшаяся
казакам хоромами,
стала в конце концов для них ненавистнее всякой тюрьмы.
Эта горсть отважных людей могла бы двумя или тремя залпами рассеять тысячи дикарей, но, влекомые судьбою на гибель
казаки шли к мнимым друзьям без всякой опаски и мирно
стали под ножи убийц.
Вернувшись в Искор, Ермак
стал обдумывать поход против мурзы Карачи, который он намеревался предпринять на другой же день, но, увы, не успел. На другой день Искор оказался окруженным тесным кольцом восставших кочевников, а Ермак Тимофеевич со своими
казаками и стрельцами попал в осадное положение.
После предательского убийства сорока
казаков, призванных им на помощь, мурза Карача сбросил с себя личину русского данника, возбудил мятеж всех остальных русских данников — татар и остяков, которые соединились с ним и
стали обозами вокруг Искора.
Но перспектива голодной смерти вызвала отчаянную решимость. Ночью Ермак вывел тихо своих
казаков из города, прокрался сквозь обозы неприятельские к месту, называвшемуся Сауксаном, где был
стан Карачи, в нескольких верстах от города, и кинулся на сонных татар.
Зажглась утренняя заря. Свет ободрил неприятелей, и они, подоспев из других
станов, удержали бегущих, сомкнулись и вступили в бой, но
казаки, засев в обозе Карачи, сильною ружейною стрельбою отразили все нападения и в полдень с торжеством возвратились в освобожденный от осады город.
Неточные совпадения
При мне исправлял должность денщика линейский
казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я
стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат… что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.
Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б еще с час проискали меня в саду. Тревога между тем сделалась ужасная. Из крепости прискакал
казак. Все зашевелилось;
стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его,
стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке,
казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего
казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий
стан.
— Он
стал стучать в дверь изо всей силы; я, приложив глаз к щели, следил за движениями
казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз.