Видя его раздражение, можно было ожидать, что статья будет не из самых умеренных, но он превзошел наши ожидания, его «Vive l'Empereur!» [«Да здравствует император!» (фр.)]
был дифирамб иронии — иронии ядовитой, страшной.
Неточные совпадения
Но разрешающей или связывающей силы закона он не знал и даже скорее предполагал, что закон
есть не что иное, как
дифирамб, сочиненный на пользу и в поощрение помпадурам.
В той узкой области переживаний, которую захватывал первоначальный
дифирамб хора сатиров, настроение глубокой пассивности
было вполне естественным. Что такое, по Ницше,
были эти сатиры? Гении природы, приведенные в восторг близостью бога, разделяющие его страдания товарищи, в которых отражаются муки божества. «Хор, — говорит Ницше, — созерцает в видении господина и учителя Диониса, он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участия в действии».
Но время шло.
Дифирамб превратился в трагедию. Вместо Диониса на подмостки сцены выступили Прометеи, Этеоклы, Эдипы, Антигоны. Однако основное настроение хора осталось прежним. Герои сцены могли бороться, стремиться, — все они
были для хора не больше, как масками того же страдающего бога Диониса. И вся жизнь сплошь
была тем же Дионисом. Долго сами эллины не хотели примириться с этим «одионисированием» жизни и, пожимая плечами, спрашивали по поводу трагедии:
— Поэт является голосом парода, и его задача — в том, чтобы в каждый момент отображать этот его голос. Я категорически утверждаю, — говорил он, — что в первые месяцы войны глаза народа с восторгом и надеждою
были обращены на Николая, и для того момента я
был совершенно прав, воспевая ему
дифирамбы. А что будто бы царь прислал мне за эти стихи золотое перо, то это неправда, — прибавил он.