Неточные совпадения
Понятно, что князь и княжна
были кумиром московских гостиных, как более чем заманчивые жених и невеста. Первого спали и видели маменьки и дочки, а за второй вился постоянно целый хвост претендентов и
старых, и молодых, и военных, и штатских.
Таким образом, княжна Баратова массой злобствующих поклонников
была зачислена в
старые девы. Сама княжна, конечно, этого не признавала, упорно не желая считать свои лета далее двадцати двух.
Принадлежа к дворянскому роду, хотя не знатному, но
старому и почтенному, Суворов появился на свет при материальной обстановке не блестящей, но безбедной. Предки его за добрую службу в разных походах получали от правительства поместья; дед владел несколькими имениями и, судя по некоторым данным, не
был расточителен. Отец и того больше.
Мальчик постоянно приучал свое слабое тело к воинским трудам и обогащал ум познаниями, необходимыми для военного человека. В помещичьем доме Суворовых
был мезонин, заключавший в себе четыре комнаты; две занимал Александр со своим
старым дядькой Степаном, а другие две — учитель. Убранство комнаты мальчика Суворова вполне соответствовало его самоподготовке к солдатской жизни.
Однажды летом 1742 года у Суворова собрались гости, и среди них
были незнакомые со странными привычками маленького Суворова; Василий Иванович по выраженному ими желанию послал за сыном, приказывая ему явиться в гостиную.
Старый дядька Степан отправился за своим воспитанником.
В этой погоне прошло много времени. Из сада мальчик выбежал в поле, быстро распутал ноги у одной из пасшихся на траве лошадей, вскочил на нее и умчался во всю прыть без седла и уздечки, держась за гриву лошади, прямо на глазах совсем
было догнавшего его Степана. Последний охал и кричал, но эти крики разносил ветер, и оставалось неизвестно, слышал ли их дикарь-барчук. Степану пришлось идти к
старому барину и шепотом докладывать ему на ухо о случившемся.
— Я говорю это с полным убеждением… Я тебе говорю серьезно… Ты знаешь меня довольно… Я не
буду шутить там, где идет дело о сыне моего
старого друга. У тебя, повторяю, необыкновенный сын… На двенадцатом году он знает более, нежели многие из наших генералов… На нем почивает благословение твоего крестного отца — бессмертного Петра, которого Господь Бог сотворил нарочно для пересоздания России… В твоем сыне Александре так же открылся гений, как и в младенце Петре…
— Добро, матушка, добро, я-то уж решил так, за тобой
было дело… Меня
старый приятель до слез пронял…
Вдруг в один прекрасный день Марья Петровна получила письмо от своей племянницы Глаши. Эта Глаша
была девушка лет девятнадцати, круглая сирота, дочь покойной сестры Марьи Петровны. Года четыре тому назад Марья Петровна, к которой девочку привезли из деревни, пристроила ее в услужение к одной
старой барыне, жившей в их приходе. Более года Глаша жила у барыни, затем вдруг сбежала, и Марья Петровна потеряла ее из виду.
Тетка с племянницей тем временем сели закусывать. Подкрепившись, последняя начала рассказывать Марье Петровне свои похождения после бегства от
старой барыни, у которой жила в услужении. Марья Петровна, несмотря на строгость правил,
была, как все женщины, любопытна и, кроме того, как все женщины, не греша сама, любила послушать чужие грехи. Она с жадностью глотала рассказ Глаши.
По приезде в Петербург цесаревна тотчас приобрела большую популярность в среде гвардейских солдат, вступила с ними в такие сношения, в каких находилась прежде со слобожанами Покровской слободы: крестила у них детей, бывала на их свадьбах; солдат именинник приходил к ней, по
старому обычаю, с именинным пирогом и получал от нее подарки и чарку анисовки, которую, как хозяйка, Елизавета и сама
выпивала за здоровье именинника.
Елизавета имела горячий разговор с регентшей и, возвратясь домой, объятая страхом, умоляла Лестока бросить все затеи [Пыляев М. И.
Старый Петербург.]. Тот отвечал, что все готово, что победа обеспечена и отступление теперь
было бы позорной трусостью, недостойной дочери великого Петра.
Видно
было, что мальчик сделался мужчиной, что вечно юная
старая библейская история о
Еве, вручающей яблоко, повторилась и с Александром Васильевичем.
—
Старое, — сквозь слезы заговорила Глаша. — Это
старое все
будет новое. От этого
старого не отделаешься, с ним и в могилу пойдешь. Пятно несмываемое… За что, за что я погубила себя?..
— Ви попов жен, женщин бедный. Солдат — казенный шеловек… где брать грош, а у меня
есть, на мой
старый век хватает…
Вследствие этого
старые счеты
были отложены в сторону, прежние враги соединились, и против Пруссии составилась могущественная коалиция.
Кампания 1761 года близилась к концу. Весть о подвигах молодого подполковника Суворова распространилась по всей армии, не только нашей, но и неприятельской. Только и
было речей, что о нем. Солдаты полюбили его, как отца, а начальники сознавались в его необыкновенной храбрости и редких военных дарованиях. Во всей армии не
было человека, который бы не знал подполковника Суворова, между тем как большая часть солдат не знала даже многих
старых генералов.
Совместная жизнь, несмотря на бдительный надзор Эрнестины Ивановны, давала возможность князю Баратову и княжне Варваре хотя и редко, но уединяться. Не знали они, впрочем, что кроме
старой гувернантки за ними наблюдали еще два зорких, горящих ревностью глаза. Эти глаза
были глаза Капочки.
Старый князь
был один со своими думами о дочери. Он никому не решился бы поверить их, даже Сигизмунду Нарцисовичу, мнения которого он спрашивал по каждому, даже мелочному, хозяйственному вопросу. Ему казалось, что в этих его видах на богача-князя все-таки скрывается корысть, что Кржижановский взглянет на него своими черными глазами, какими, по мнению князя Ивана Андреевича, обладал его друг, и ему, князю,
будет совестно.
Одно другого стоило, особенно для Василия Ивановича, который
был хотя из
старой и почтенной, но не знатной фамилии, сам собою вышел в люди и потому не прочь
был от именитого родства. Сверх того, невеста, кроме связей, имела преимущество выдающейся чисто русской красоты и молодости. Ей шел двадцать первый год, но она выглядела моложе. На всем этом легко
было примириться и успокоиться.
Теперь же он
был старый холостяк, человек, как он сам сознавал это, способный обманываться в известном направлении скорее и легче, чем юноша, тем более что после клятвы, данной им над гробом Глаши, вел жизнь строго нравственную, женщин не знал, в тайны женского сердца никогда не вникал и нисколько этим не интересовался, а потому беспрекословно предоставил отцу выбор своей будущей подруги жизни. Он полагал, что этот выбор
будет менее опрометчив. К несчастью, это далеко не оправдалось.
Суворова знали во всей
старой Финляндии еще с 1773 года, когда он, по поручению императрицы, обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр
был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости служил прежде под начальством графа.
Юные воины построились в необычайном порядке. Построение и равнение
было замечательно правильное и быстрое. Началось ученье по всем правилам
старого екатерининского устава!
— Таким образом, получив отпуск, я, полный радужных надежд, полетел в Москву уже почти объявленным женихом княжны Александры Яковлевны Баратовой. Сколько раздал я по дороге рублей, сколько рассыпал колотушек, понукая ямщиков, которые и так летели стрелою. Наконец я очутился в Белокаменной и упал в объятия моей
старой матушки. Первые мои слова после приветствия
были: что княжна?
Как тогда, так и теперь государь ждал его нетерпеливо. Он не
был совершенно свободен от сомнения — примет ли
старый, больной и причудливый фельдмаршал посланное ему приглашение, после выраженного им год назад нежелания поступить на службу. Государь не совсем верно понимал Суворова и причину его отказа.
Во все время этого славного перехода Александр Васильевич
был на своей
старой лошаденке, едва волочившей ноги, в синем плаще, подбитом, как говорится, ветром, сшитом в 1792 году, в мундире и полуботфортах. У форменной треугольной шляпы его
были опущены поля.
Получил Александр Васильевич также горячий привет от
старого своего сподвижника, принца Кобургского.
Были приветствия и поздравления и от незнакомых лиц. Но дым фимиама, который курили Александру Васильевичу, не застилал его глаза относительно прошлого.
Явившись на службу, он как будто поправился, но к концу итальянской кампании снова стал хворать. Перед швейцарскою кампанией слабость его
была так велика, что он едва ходил, стали чаще побаливать глаза, давали о себе знать
старые раны, особенно на ноге, так что не всегда можно
было надеть сапог.