Неточные совпадения
И минувшее проходит предо мной. Уже теперь во многом оно непонятно для молодежи, а скоро исчезнет совсем. И чтобы знали жители новой столицы, каких трудов стоило их отцам выстроить новую жизнь на месте
старой, они должны узнать, какова
была старая Москва, как и какие люди бытовали в ней.
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых
было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а далее, в доме Степанова, трактир «Каторга», когда-то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву, а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим
старым хозяином месте.
Он и жена — запойные пьяницы, но когда
были трезвые, держали себя очень важно и на вид
были весьма представительны, хотя на «князе»
было старое тряпье, а на «княгине» — бурнус, зачиненный разноцветными заплатами.
Рядом с «писучей» ночлежкой
была квартира «подшибал». В
старое время типографщики наживали на подшибалах большие деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: «Куда ему, голому да босому, деваться! Что ни дай — все пропьет!»
Старая Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах
были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и с готовым платьем, куда покупателя затаскивали чуть ли не силой. В ближайших переулках — склады мебели, которую по воскресеньям выносили на площадь.
С наружной стороны уничтожили пристройки, а внутренняя сторона осталась по-старому, и вдобавок на
Старой площади, между Ильинскими и Никольскими воротами, открылся Толкучий рынок, который в половине восьмидесятых годов
был еще в полном блеске своего безобразия.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра и тащили добычу в лавочки
Старой и Новой площади, открывавшиеся с рассветом. Ночью к этим лавочкам подойти
было нельзя, так как они охранялись огромными цепными собаками. И целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать
было нельзя.
Такие же «зазывалы»
были и у лавок с готовой обувью на
Старой площади, и в закоулках Ямского приказа на Москворецкой улице.
Был в шестидесятых годах в Москве полицмейстер Лужин, страстный охотник, державший под Москвой свою псарню. Его доезжачему всучили на
Старой площади сапоги с бумажными подошвами, и тот пожаловался на это своему барину, рассказав, как и откуда получается купцами товар. Лужин послал его узнать подробности этой торговли. Вскоре охотник пришел и доложил, что сегодня рано на
Старую площадь к самому крупному оптовику-торговцу привезли несколько возов обуви из Кимр.
Отдел благоустройства МКХ в 1926 году привел Китайгородскую стену — этот памятник
старой Москвы — в тот вид, в каком она
была пятьсот лет назад, служа защитой от набегов врага, а не тем, что застали позднейшие поколения.
Из расщелин стен выросли деревья, которые
были видны с Лубянской, Варварской,
Старой и Новой площадей.
Да и пользы никому нет — все по-старому
будет, одни хлопоты.
Муж хозяйки дома,
старый генерал, вышел
было, взглянул, поклонился, но его никто даже не заметил, и он скрылся, осторожно притворив дверь.
Настоящих любителей, которые приняли бы участие в судьбе молодых художников,
было в
старой Москве мало. Они ограничивались самое большое покупкой картин для своих галерей и «галдарей», выторговывая каждый грош.
У С. И. Грибкова начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же как и все,
был «на побегушках»,
был маляром, тер краски, мыл кисти, а по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то
старую картину.
Успенский, А. М. Дмитриев, Ф. Д. Нефедов и Петр Кичеев вспоминали «Ад» и «Чебыши», да знали подробности некоторые из
старых сотрудников «Русских ведомостей», среди которых
был один из главных участников «Адской группы», бывавший на заседаниях смертников в «Аду» и «Чебышах».
Но и тех и других продавцы в лавках и продавцы на улицах одинаково обвешивают и обсчитывают, не отличая бедного от богатого, — это
был старый обычай охотнорядских торговцев, неопровержимо уверенных — «не обманешь — не продашь».
После революции лавки Охотного ряда
были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного ряда, что два древних дома на другой стороне площади. Сотни лет стояли эти два дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «
Старой Москве» не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки не приступил к их реставрации.
Потом дом этот
был сломан, выстроен новый, ныне существующий, № 5, но и в новом доме взятки брали по-старому.
Сюда являлось на поклон духовенство, здесь судили провинившихся, здесь заканчивались бракоразводные дела, требовавшие огромных взяток и подкупных свидетелей, которые для уличения в неверности того или другого супруга, что
было необходимо по
старому закону при разводе, рассказывали суду, состоявшему из седых архиереев, все мельчайшие подробности физической измены, чему свидетелями будто бы они
были.
Долгоруков не брал взяток. Не нужны они ему
были.
Старый холостяк, проживший огромное состояние и несколько наследств, он не
был кутилой, никогда не играл в карты, но любил задавать балы и не знал счета деньгам, даже никогда не брал их в руки.
В шестидесятых годах полицмейстер,
старый кавалерист Огарев, балетоман, страстный любитель пожарного дела и лошадник, организовал специальное снабжение лошадьми пожарных команд, и пожарные лошади
были лучшими в Москве.
Тем не менее это парижского вида учреждение известно
было под названием «вшивая биржа». Та же, что и в
старые времена, постоянная толпа около ящиков с горячими пирожками…
Во время поездок Эмбо за границу его заменяли или Орлов, или Розанов. Они тоже пользовались благоволением
старого князя и тоже не упускали своего. Их парикмахерская
была напротив дома генерал-губернатора, под гостиницей «Дрезден», и в числе мастеров тоже
были французы, тогда модные в Москве.
Лев Толстой в «Войне и мире» так описывает обед, которым в 1806 году Английский клуб чествовал прибывшего в Москву князя Багратиона: «…Большинство присутствовавших
были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами».
Только сохранил свой
старый стиль огромный «портретный» зал, длинный, уставленный ломберными столами, которые все
были заняты только в клубные дни, то
есть два раза в неделю — в среду и в субботу.
Эта «ажидация» для выездных лакеев, которые приезжали сюда в
старые времена на запятках карет и саней,
была для них клубом. Лакеи здесь судачили, сплетничали и всю подноготную про своих господ разносили повсюду.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба
была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь.
Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная»
была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли в «железку», а в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Революция открыла великолепный фасад за железной решеткой со львами, которых снова посадили на воротах, а в залах бывшего Английского клуба
был организован Музей
старой Москвы.
Московский университет. «Татьянин день», 12 января
старого стиля,
был студенческий праздник в Московском университете.
Они сознались, что белое привидение
было ими выдумано, чтобы выселить барыню, а главное — зверя-управляющего и чтобы всей шайкой поселиться в пустом дворце Белосельских, так как при зверинце в
старом убежище оставаться
было уже нельзя. «Призраки»
были жестоко выпороты в Тверской части. Особенно форейтор, изображавший «белую даму».
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как
были, и в тех же домах, как и в конце прошлого века, только публика в них другая, да
старых хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
Топили в
старые времена только дровами, которые плотами по половодью пригонялись с верховьев Москвы-реки, из-под Можайска и Рузы, и выгружались под Дорогомиловым, на Красном лугу. Прибытие плотов
было весенним праздником для москвичей. Тысячи зрителей усеивали набережную и Дорогомиловский мост...
А. П. Чехову пришлось жить в одной из квартир в новом банном дворце, воздух вокруг которого
был такой же, как и при
старых Сандунах.
В числе ее друзей, которым
было поручено залучить Гонецкого, оказались и его друзья. Они уверили «Верочку», что он единственный наследник
старого польского магната-миллионера, что он теперь его засыплет деньгами.
Перестройка
старых бань
была решена…
Иногда называл себя в третьем лице, будто не о нем речь. Где говорит, о том и вспоминает: в трактире — о
старых трактирах, о том, кто и как
пил,
ел; в театре в кругу актеров — идут воспоминания об актерах, о театре. И чего-чего он не знал! Кого-кого он не помнил!
Тогда в центре города
был только один «ресторан» — «Славянский базар», а остальные назывались «трактиры», потому что главным посетителем
был старый русский купец.
В
старые времена половыми в трактирах
были, главным образом, ярославцы — «ярославские водохлебы». Потом, когда трактиров стало больше, появились половые из деревень Московской, Тверской, Рязанской и других соседних губерний.
В трактире Егорова, в Охотном, славившемся блинами и рыбным столом, а также и тем, что в трактире не позволяли курить, так как хозяин
был по
старой вере,
был половой Козел.
то это
было сказано о
старом «Яре», помещавшемся в пушкинские времена на Петровке.