Неточные совпадения
Панихида уже подходила к концу, как вдруг Капитолина Андреевна пошатнулась и упала
на руки подоспевших мужчин, в числе которых
был и граф Довудский, стоявший сзади княжны Баратовой.
У Василия Ивановича
было слишком много занятий денежного характера, по его мнению, более важных. Он махнул
на сына
рукой, а посторонние, вслед за дядькой, окрестили его «дикарем». Его оставили, таким образом, в покое, к его большому удовольствию, но покой этот изредка все-таки нарушался.
Наталья Федоровна Лопухина, дочь генерала Балк-Полева
была красавица в полном смысле этого слова. Своей красотой она затмевала всех петербургских женщин, с кем говорила она,
на кого посмотрела, тот считал себя уже счастливейшим из смертных. И такая женщина
была отдана в
руки грубого палача.
Отец Илларион угомонился ранее года. С ним сделалась так называемая «пьяная горячка». В припадке ее он влез
на трубу дома и, вероятно вообразя себя птицей или другим крылатым существом, подняв
руки кверху, бросился вниз. Поднятый, весь разбитый, с вывихнутою ногою, он
был отправлен в больницу. Все это произошло в отсутствие Александра Васильевича.
«Надо его чем ни
на есть развеселить. От угрюмости этой беды бывают, особливо с книжными людьми. Читает, читает, ум за разум зайдет… А ружье-то под
руками. Упаси, Господи!» — тревожилась Марья Петровна.
Ядром ему сорвало голову, но левая
рука крепко держала порученное ему знамя и при наступившей моментальной смерти, видимо, окоченела
на древке, нижний конец которого
был укреплен в стремени.
Граф Довудский занимал целый флигелек, стоявший в глубине двора и состоящий из нескольких комнат, убранных также изящно и комфортабельно. Хотя он жил один с лакеем и поваром, но
на всей обстановке его жилища лежал оттенок женской
руки, или, это
будет даже вернее, женских
рук.
— Но ведь собранные деньги не могли попасть в наши
руки, они должны
были идти
на пользу православных церквей, — вставил Станислав Владиславович.
Несмотря
на такие высокочеловеческие меры, москвичи смотрели
на него недружелюбно и
на первых же порах подожгли Головинский дворец, в котором он остановился. Впрочем, это
было, кажется, делом
руки польских изобретателей «чудесного сна», которым не нравились меры, приводящие к спокойствию в столице. Они жаждали смут и равнодушно смотрели
на казни, оставаясь безнаказанными.
Он остановился. Княжна Варвара молчала, опустив
руки с работой
на колени. Он прямо смотрел ей в глаза, и у нее мелькало в уме: «Какой у него честный взгляд. Неужели он — убийца, отравитель. Не может
быть. Это невозможно».
Княжна думала о том, что говорят теперь в московских гостиных, думала, что
на ее свадьбе
было бы, пожалуй, более народа, чем
на похоронах князя, что теперь ей летом не придется жить в Баратове, вспоминался ей мимоходом эпизод с китайской беседкой, даже —
будем откровенны — ей не раз приходило
на мысль, что ее подвенечное платье, которое так к ней шло, может устареть в смысле моды до тех пор, пока явится другой претендент
на ее
руку.
— Семь платьев, шубка, бурнус, белье, две шляпки, две пары серег, браслет, два кольца, — начала перечислять Поля и при последнем слове даже протянула княжне правую
руку,
на двух пальцах которой
были надеты кольца.
Она помнит, что когда он ехал в Польшу, назначенный в действующую армию, он со слезами
на глазах просил ее дать ему медальон с ее миниатюрой. Он говорил, что он
будет ему талисманом, который охранит его в опасности. Она сама надела ему этот медальон
на золотой цепочке
на шею. Он поцеловал ее
руку, и горячая слеза обожгла ее. Княжна почувствовала даже теперь этот ожог
на своей
руке. Потом она почти забыла его.
У обоих держав, очевидно,
были насчет Польши свои намерения, но они маскировали их приличною внешностью. Австрия, кроме того, по своим традициям делала одною
рукою совсем не то, что другою, оказывала покровительство конфедератам, позволяла им собираться
на своей территории, допускала их партиям укрываться от русских войск.
Прошка вышел и вернулся, бережно неся
на правой
руке платье. Через несколько минут Суворов уже
был одет.
Путы, надеваемые
на нее любимым человеком, казались ей легки и приятны, и скоро она
была ими связана по
рукам и ногам. Сигизмунд Нарцисович, как искусный паук, ткал свою паутину около нравящейся ему мухи. Люди, подобные ему, обладающие не только сильным характером, но и хладнокровием злодея, действуют неотразимо
на женщину. Библейское сказание красноречиво доказывает ее склонность поддаваться обаянию зла.
Александр Васильевич Суворов
был, таким образом, желательным для Кржижановского претендентом
на руку так сильно нравящейся ему княжны Варвары Ивановны. Потому-то он с такой готовностью предложил князю Ивану Андреевичу свое посредничество в этом деле, обещая употребить для этого все свое красноречие и нравственное влияние. Он знал заранее, что почва
была подготовлена и что ему не
будет особого труда уговорить княжну Варвару принять предложение «знаменитого» Суворова.
Это озлобление горничной к барыне, не замеченное последней, не ускользнуло от зоркого глаза графа Довудского. Подобное настроение Стеши
было ему
на руку. Он искал себе в союзники близких лиц к княжне Александре Яковлевне, а
на что ближе к ней
была ее камеристка, которой, как знал Станислав Владиславович, княжна всецело доверяла.
По окончании одного танца, отводя
на место даму, он
был так неосторожен, что наступил Суворову
на ногу в то время, когда тот проходил по комнате. Александр Васильевич сморщился, сделал гримасу и, схватившись
рукою за конец ступни, закричал...
«В Ильин и
на другой день мы
были в refectoire с турками; ох, как мы потчевались! Играли, бросались свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас
были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые,
рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть и голову. Кончилась иллюминацией, фейерверком. С festin турки ушли ой далеко, Богу молился по-своему и только; больше нет ничего. Прости, душа моя, Христос Спаситель с тобой».
«Помни, что дозволение свободно обращаться с собой порождает пренебрежение; берегись этого. Приучайся к естественной вежливости, избегая людей, любящих блистать остроумием, по большей части это люди извращенных нравов.
Будь сурова с мужчинами и говори с ними немного, а когда они станут с тобой заговаривать, отвечай
на похвалы их скромным молчанием… Когда
будешь в придворных собраниях и если случится, что тебя обступят старики, показывай вид, что хочешь поцеловать у них
руку, но своей не давай».
Был сильный мороз, свыше 20 градусов. Несмотря
на это, Суворов просидел весь переезд в одном мундире, с открытой головой, держа шляпу в
руке. Его спутники, граф Зубов и генералы Исленьев и Арсеньев, поневоле следовали его примеру.
Бабки
были моментально убраны. Суворов снова вприпрыжку побежал в избу и с камертоном в
руках нагнал свое воинство, степенно шедшее в церковь. Часть мальчиков-солдат отправилась
на клирос, где Александр Васильевич, в качестве регента, управлял импровизированным хором.
После всего описанного нами, не трудно понять, что Александр Васильевич
был ошеломлен поворотом своей судьбы. Он немедленно отправил Толбухина назад с ответом, что исполняя монаршую волю, выезжает в Петербург, а сам принялся
на скорую
руку готовиться к отъезду.
— Я знал вас вот таким, — сказал Александр Васильевич, показывая
рукой на аршин от пола, — и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! Да какие
были сладкие… как теперь помню! Помню и вас, Михаил Андреевич!.. Вы славно тогда ездили
на палочке! О, да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михаил Андреевич. Ты
будешь герой!.. Ура!..
Глаза императора сверкнули гневом, но то
было лишь
на мгновение. Он сам вдруг поднял
руку к глазам и долго не отнимал ее. Из-под пальцев капали горячие слезы.
Более часа провела она с глазу
на глаз с княжной Баратовой и вышла, шатаясь, с красными от слез глазами. В
руке она судорожно сжимала несколько листов мелко исписанной бумаги. Это
был дневник покойной Капочки.