Неточные совпадения
— Он уже в деревне, я отправила его третьего
дня с Марго — это бедная племянница моего мужа, княжна Маргарита Дмитриевна Шестова. Она гостит
лето у нас. Красавица в полном смысле этого слова. Смотрите, не влюбитесь, — сказала княгиня, играя глазами.
Где только не побывала, чему только не училась и чем только не занималась за четыре
года, прошедшие со
дня окончания пансионского курса, княжна Маргарита Дмитриевна.
Оригинал он был страшный и
летом переносил свою канцелярию из занимаемого им помещения в приобретенную им лагерную палатку на берег реки, заставляя своих двух рассыльных поочередно сторожить
дела, а сам на несколько
дней отлучался в Шестово перекинуться в картишки, до которых он был страшный охотник.
В
деле исправления должности следователя ей помогала и старшая дочь Леночка, угреватая девица
лет двадцати трех.
С подобным человеком она сталкивалась первый раз и это было весьма естественно, так как, вращаясь среди курсисток и студентов, она встречалась лишь с псевдолибералами конца шестидесятых и начала семидесятых
годов, которые все свои даже эгоистические стремления умели искусив ярикрывать тогою «общего блага» и «общего
дела».
Дне шли за
днями. На дворе стояло жаркое
лето. Прошел июнь. Наступил июль с его зноями.
— Это было бы крайне бестактно. Свадьба до истечении
года со
дня смерти отца! На сестру я имею влияние… — вспыхнула княжна.
Она в несколько
дней прожила целые
годы и из ребенка сделалась взрослой девушкой.
Николай Леопольдович за истекшие пять
лет, прошедшие с того
дня, когда мы оставили его сопровождающим княгиню с племянницами Москву, пополнел и возмужал. Окладистая каштановая бородка придала ему более солидный, деловой вид. Изящный фрак с новым с иголочки значком присяжного поверенного (он был принят в эту корпорацию всего недели две тому назад) красиво облегал его стройную фигуру, дышавшую молодостью, здоровьем и довольством.
Со
дня смерти княжны Лиды прошел
год. Ко
дню годовщины прибыл заказанный в Италии роскошный памятник — великолепно высеченный из белого мрамора молящийся ангел на черном мраморном же постаменте, с надлежащею надписью.
— Вот и отлично, — заметила она, — а то мы очень нелюбезны относительно баронессы. Я сама проездом в Шестово заверну в Т., сделаю ей визит и кстати захвачу тебя с собой в деревню. Ведь ты, надеюсь, не откажешься
разделить нынешним
летом мое затворничество?
Первый, после
дела об отравлении князя Александра Павловича, был, по настоянию прокурорского надзора, переведен в городской участок. Главным мотивом для этого перевода было иметь его всегда перед глазами. Сергей Павлович сперва был очень этим недоволен, не имея более возможности устраивать себе
летом воздушные канцелярии, но потом успокоился на мысли, что за то каждый вечер он может перекинуться в картишки в Коннозаводском собрании, что и исполнял неукоснительно.
Поезд Екатеринбурго-Тюменской железной дороги прибыл к конечному пункту своего движения — в Тюмень. Это было в последних числах июля 188*
года, в семь часов утра по местному времени.
День был воскресный.
Княжна Маргарита Дмитриевна подробно рассказывала в ней повесть своей жизни в течение семи
лет со
дня встречи ее с Гиршфельдом в Шестове, то нравственное состояние, в котором она находилась перед этой встречей.
Газета оказалась номером «Московских Ведомостей» от 13 июня 187*
года, а статья, где были напечатаны имя, отчество и фамилия любимой им девушки — корреспонденцией из Т., состоявшая из подробного отчета о судебном заседании по
делу княжны Шестовой.
В громадном, роскошном доме князей Гариных, на набережной реки Фонтанки, царила какая-то тягостная атмосфера. Несмотря на то, что это был разгар сезона 187*
года, солидному швейцару, видимо из заслуженных гвардейцев, с достоинством носившему княжескую ливрею и треуголку, привычно и величественно опиравшемуся на булаву, с блестевшим, как золото, медным шаром, — было отдано строгое приказание: никого не принимать. Было воскресенье, четвертый час
дня — визитные часы петербургского большого света.
Внимательно, как уже мы сказали, следя за известиями о
деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты, что было уже несколько
лет заветною мечтою Петухова.
В этом появившемся лишь
года за два до описываемого нами времени центре старушки-Москвы уголке Петербурга господствовало
день и ночь необычайное для Белокаменной оживление, благодаря открытому в тех же Петровских линиях фешенебельному Татарскому ресторану, также по петербургскому образцу.
— Простите, простите меня!.. — простонал он. — Я три
года мучаюсь и не нахожу себе места от угрызений совести за это преступление моей юности. Три
года ношу я в сердце образ и благословляю
день нашей настоящей встречи, дающей мне возможность искупить перед вами мою вину, искупить какими угодно жертвами, ценою моей жизни.
Еще во время поездки всего княжеского семейства в именье брата, князя Ивана, в то
лето, когда он неожиданно умер ударом,
дела князя Василия были крайне запутаны: на имениях лежали неоплатные долги, и главною целью посещения брата был расчет со стороны бившегося как рыба от лед князя Василия, находившегося накануне полного разорения, на родственную помощь.
Ко времени нашего рассказа, она уже жила безвыездно в Петербурге более пятнадцати
лет и жила довольно прилично, не смотря на то, что никаких доходов ни откуда не получала и никаким
делом не занималась.
Широкая густая аллея вела к подъезду дома от литых чугунных ворот, на чугунных же столбах которых возвышались два огромных фонаря, зажигавшиеся лишь несколько раз в
год, в высокоторжественные
дни; обыкновенно же в девять часов вечера эти массивные ворота уже запирались.
— Теперь, если ликвидировать, наберется не более полумиллиона, — соврал Гиршфельд. — Несколько
лет тому назад оно составляло около двух миллионов, но безобразные траты князя, выдача им полумиллиона его супруге — выдача быстрая и несвоевременная, обошедшаяся очень дорого, страшно пошатнула положение
дел. Я могу доставить вам краткую выписку…
На другой
день Николай Леопольдович доставил главноуправляющему графини Завадской, как условленную, или лучше сказать потребованную им сумму, так и прошение от имени графини Варвары Павловны, в котором она ходатайствовала о назначении над родным племянником ее князем Владимиром Александровичем Шестовым опеки за расточительность и просила о назначении опекуна, лично ей известного, отставного поручика Александра Алексеевича Князева, к которому питает полное доверие — сама же лично она не принимала на себя опеку над племянником лишь за преклонностью
лет.
«Нам пишут из Т-а, — так гласила заметка, — что в городе носятся упорные слухи, будто бы наделавшее несколько
лет тому назад шуму
дело по обвинению княжны Маргариты Шестовой в отравлении своих дяди и тетки, за что она была присуждена к каторжным работам, но умерла на пути следования в Сибирь — будет возбуждено вновь, в силу открывшихся новых обстоятельств, хотя и не оправдывающих обвиненную, но обнаруживающих ее пособника и подстрекателя, до сих пор гулявшего на свободе и безнаказанно пользовавшегося плодами совершенных преступлений.
— Я обдумала на этот счет мои окончательные условия; я получала сумму в сложности за пять
лет, то это составит триста тысяч рублей. Вы их внесете на хранение в бумагах в государственный банк в Петербурге и квитанцию вышлите мне в течении недели, считая с завтрашнего
дня. Расчеты наши будут тогда окончены, и я всю жизнь буду нема, как рыба.
— Вот то-то и нехорошо, что столько
лет не считались. Я вам предлагал не раз, а вы всегда, что называется, и руками, и ногат отмахивались, а между тем вы бы знали положение ваших
дел, и это знание повлияло бы на вас быть может убедительнее моих просьб не сорить деньгами. Теперь же наступил момент, что я выдать вам просимую сумму в затруднении.
Дела после князя Василия оказались в большом беспорядке. Княгиня Зоя Александровна, потрясенная смертью мужа и появлением у его гроба Александрины, отправилась вместе с дочерью, княгиней Анной Шестовой, и внуком, сыном последней, по предписанию докторов, лечиться за границу. Они уехали в самом конце зимы и располагали вернуться через
год. Они звали с собой и сына, но он наотрез отказался и остался один в громадном княжеском доме.
— Разве я не стою, чтобы вы подождали еще
год! — улыбнулась она. — Ведь вы меня видите почти каждый
день — ми и не заметим, как промелькнет зима…
С присущим ему уменьем он в несколько
дней не только успокоил обоих, описав Луганскому в радужных красках его будущность, по получении залоговой суммы из банка, и окончательного расчета с его теткой, и посулив Князеву за его верную службу и проведенный «каторжный», как выражался сам Александр Алексеевич,
год, чуть не золотые горы, но даже успел взять с Василия Васильевича вексельных бланков на сумму шестьдесят пять тысяч рублей.
— Эта тысяча рублей является для вас, дорогой Александр Алексеевич, лишь небольшим задатком, — медоточивым голосом начал Гиршфельд. — Разве я не понимаю, сколько услуг сделали вы мне в этом
деле, вы были главным моим сотрудником и несли в нем самые тяжелые обязанности. Пробыть более
года с глазу на глаз с этим идиотом, одно уж чего-нибудь да стоит.
Через
год с небольшим после свадьбы сына старик Путилов умер и миллионное его состояние и
дело с колоссальными оборотами перешло всецело в руки Сергея Николаевича.
Это не вскружило, однако, головы серьезного не по
летам Путилова и он весь погрузился в наследственное
дело, занявшись, впрочем, исключительно заграничным хлебным экспортом.
Предоставив всецело своей жене выслушивать комплименты и любезности, рассыпаемые щедрою рукою представителями и представительницами высшего петербургского света по адресу его миллионов, он большую часть
года находился за границей, где, как и дома, свободное от
дела время отдавал своей громадной библиотеке, пополняемой периодически выходящими в свет выдающимися произведениями как по всем отраслям знания, так и по литературе.
Гиршфельд нашел нужным в виду все продолжавшегося над ним следствия провести это
лето белее скромным образом и в более уединенной местности, так как состояние его духа
день ото
дня становилось тревожнее, хотя из Москвы и получено было известие о прекращенни местным прокурорским надзором
дела по обвинению его в убийстве Князева, в виду объяснения самого покойного, записанного в скорбном диете Мариинской больницы, но от петербургского прокурорского надзора, видимо, ему не предстояло отделаться так легко и скоро.