Неточные совпадения
Князь Александр Павлович Шестов был старик
лет семидесяти восьми, небольшого роста, подвижной, но
за последнее время заметно ослабевший.
Ей было в это время уже
за тридцать
лет.
Брат же его, Дмитрий Павлович, служивший в молодости в гусарах и кутивший, что называется, во всю ширь русской натуры, уступил даже часть своего родового именья своему расчетливому братцу
за наличные, увлекся, когда ему было
за пятьдесят и он был полковником, во время стоянки в Варшаве, безродной красавицей полькой, женился на ней, и, едва сохранив от своего громадного состояния несколько десятков тысяч, после четырех
лет роскошной жизни уже с женой, вышел в отставку и приехал с ней и четырехлетней дочкой Маргаритой в Т., где купил себе одноэтажный деревянный домик, записался членом в клуб и стал скромным семьянином и губернским аристократом.
Гости тоже стали ездить в Шестового только
за последние
годы.
Князь Александр Павлович со свойственной ему резкостью называл ее «искательницей приключений» и вообще недолюбливал, объясняя даже привязанность к ней княгини русской пословицей «рыбак рыбака видит издалека». Княжна Маргарита платила дяде
за антипатию антипатией, хотя, проводя
лето в усадьбе, старалась всячески угодить ему и даже умеряла при нем резкость манер, особенно шокировавшую старого аристократа.
Совершенная блондинка, с золотисто-льняным цветом роскошных волос, с миниатюрной, но изящной фигуркой, прелестным личиком прозрачной белизны и нежным румянцем, с ангельским, каким-то не от мира сего выражением, она была бесконечно доброй девушкой, обожающей своего старого отца и довольной своим положением, находясь
за последние
годы безотлучно при нем, так как он уже несколько
лет не сходил с кресла на колесах, и ведя все домашнее хозяйство.
В этом отношении она была искусницей, и весь дом буквально лежал на ней, так как Анна Ивановна (бывшая компаньонка-чиновница Зинаиды Павловны) умерла
года за три до этого времени.
Где только не побывала, чему только не училась и чем только не занималась
за четыре
года, прошедшие со дня окончания пансионского курса, княжна Маргарита Дмитриевна.
Один из них был местный земский врач Август Карлович Голь, тучный блондин с красноватым носом, красноречиво говорившим о том, что обладатель его не любил выпить. Он был постоянным врачом самого князя, которому, и то
за последний
год, приписывал лишь один опиум, без приема нескольких капель которого князь не мог заснуть.
Дне шли
за днями. На дворе стояло жаркое
лето. Прошел июнь. Наступил июль с его зноями.
— Учиться в такую жару, да Бог с вами, Николай Леопольдович, вы и себя измучаете, да и мальчишку моего совсем замучаете. Ребенку надо
летом на зиму здоровьем набираться, на солнышке печься, мускулы беганьем развивать, а он его
за книгу. Бросай, Володя, книжки под стол! Кати, брат, в сад, в поле!
В доме князя Дмитрия Павловича Шатов был уже несколько
лет почти ежедневным гостем, считался как бы родным. Отсутствие его
за обедом или вечерним чаем было редким явлением.
Смерть отца, к которому
за последние
годы она была почти равнодушна, не особенно поразила ее.
С
годами эта мысль, вследствие крепкого здоровья князя, хотя
за последние
годы видимо ослабевшего, стала казаться ей все неосуществимее.
Более свободная
за последние
годы, она начала примиряться со своим положением и относиться индиферентнее к его существованию.
Гиршфельд торжествовал. Все шестовские капиталы и доходы оказались в полном распоряжении молодого адвоката, в вознаграждение
за труды которого княгиня Зинаида Павловна назначила двенадцать тысяч рублей в
год.
Николай Леопольдович
за истекшие пять
лет, прошедшие с того дня, когда мы оставили его сопровождающим княгиню с племянницами Москву, пополнел и возмужал. Окладистая каштановая бородка придала ему более солидный, деловой вид. Изящный фрак с новым с иголочки значком присяжного поверенного (он был принят в эту корпорацию всего недели две тому назад) красиво облегал его стройную фигуру, дышавшую молодостью, здоровьем и довольством.
За чаем началась между друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие
годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три
года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из себя ничего выдающегося, не заключал в себе ни одного из тех романических эпизодов, которые яркими алмазами украшают воспоминания юности.
Прошел
год, не внесший в жизнь наших героев особенных изменений, если не считать смерти отца и матери Гиршфельда, отошедших в вечность друг
за другом через небольшой промежуток времени.
Входя в подъезд училища, у Николая Леопольдовича мелькнула мысль о той разнице, которая была в его настоящем визите и визите к тому же Вознесенскому четыре
года тому назад. Тогда он шел
за благодеянием, теперь он сам являлся благодетельствовать. Самодовольная улыбка мелькнула на его губах. Он небрежно кинул тому же швейцару училища...
«Я напишу ему, что я предпринимаю путешествие по России, прошу его еще
год остаться
за границей и, желая испытать его и мои чувства, требую, чтобы он в течении
года не писал ко мне и не ждал моих писем. Так будет лучше.
Год много времени. Не видя меня и не переписываясь со мной, быть может, и позабудет меня».
Первый, после дела об отравлении князя Александра Павловича, был, по настоянию прокурорского надзора, переведен в городской участок. Главным мотивом для этого перевода было иметь его всегда перед глазами. Сергей Павлович сперва был очень этим недоволен, не имея более возможности устраивать себе
летом воздушные канцелярии, но потом успокоился на мысли, что
за то каждый вечер он может перекинуться в картишки в Коннозаводском собрании, что и исполнял неукоснительно.
Вдруг князь Виктор стремительно вскочил с дивана и бросился в коридор, откуда возвратился через мгновение, ведя
за руку молодую девушку
лет восемнадцати.
Зоя Александровна, по мере того, как вырастали ее дочери, стала постепенно удалять от них Александрину, приучать ее к новой должности быть камеристкой при своей особе, в чем и успела совершенно
за два последних
года.
Словом, шла усиленная деятельность, под наблюдением главного конторщика, остававшегося в роли управляющего имением Митрофана Сакердоновича, сына знакомого нам повара Сакердона Николаевича, сильно одряхлевшего
за последние
годы.
В нем почти ничего не изменилось
за истекшие восемь
лет.
Внимательно, как уже мы сказали, следя
за известиями о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты, что было уже несколько
лет заветною мечтою Петухова.
В этом появившемся лишь
года за два до описываемого нами времени центре старушки-Москвы уголке Петербурга господствовало день и ночь необычайное для Белокаменной оживление, благодаря открытому в тех же Петровских линиях фешенебельному Татарскому ресторану, также по петербургскому образцу.
Гаринова охотно приняла все это
за правду и, как кажется, не осталась в долгу у Николая Егоровича
за его попечения о ее артистической судьбе, так как последний,
за все время ее пребывания среди слушательниц драматических курсов и даже по выходе, что случилось через
год, не отнимал у нее своего расположения и часто посещал ее один и с Мариным.
Молодой человек, окончивший всего
года за два перед тем университетский курс, он был назначен исправляющим должность судебного следователя в тот город, где текла довольно неприглядная в родительском доме жизнь Анны Аркадьевны.
Ко времени нашего рассказа, театральный кружок под управление Анны Аркадьевны Львенко второй
год существовал в Москве, и театр кружка успешно конкурировал с казенной сценой, оставляя последнюю
за флагом.
Флегонт Никитич повествовал о том, как,
года за два до своего отъезда из Сибири, он составлял на пароходе «Коссаговский», во время остановки его у Нарыма, акт о самоубийстве ехавшего на службу иркутского городового врача, Антона Михайловича Шатова, оставившего после себя записку, что он завещает все находившееся при нем имущество и деньги тому полицейскому офицеру, который будет составлять акт о его самоубийстве, причем просить его похлопотать, чтобы его похоронили рядом с той арестанткой, которая только что умерла на барже.
— Простите, простите меня!.. — простонал он. — Я три
года мучаюсь и не нахожу себе места от угрызений совести
за это преступление моей юности. Три
года ношу я в сердце образ и благословляю день нашей настоящей встречи, дающей мне возможность искупить перед вами мою вину, искупить какими угодно жертвами, ценою моей жизни.
Старшая дочь Агнесса семнадцати
лет вышла замуж
за саперного офицера, но
года через четыре разошлась с ним и снова приютилась с трехлетним сыном Володей под крылышко матери. В момент нашего рассказа ей шел двадцать шестой
год и она уже
года четыре как не жила с мужем. Кто из обоих супругов был виноват в размолвке решить, как это обыкновенно бывает, было весьма затруднительно: иные говорил, что она ушла от него, другие, что он ее бросил.
Веселый каламбурист, любитель петь романсы, хотя немилосердно и беззастенчиво фальшивя, он уже около двух
лет был ежедневным гостем Марьи Викентьевны, платя
за это знакомство обильную дань, как ей, так и Агнессе Михайловне.
С тою же целью познакомился он несколько
лет тому назад и с Боровиковыми; но у них с Марьей Викентьевной произошло то, что весьма метко определяется русской поговоркой: «нашла коса на камень», и он сделался постоянным гостем и другом ее семейства, платясь
за это сам и откинув самую мысль о задатке.
«Значит, — думал он, — произошла полная огласка его подвигов
за последний
год; если отец мог избрать только такой крайний путь для спасения его от позора, да и не его лично, а своего имени, значит пощады от отца ему ждать нечего — надо приготовиться ко всему».
В пример приводили следующий бывший в его адвокатской практике факт: ямщики московской Ямской слободы обратились к нему с просьбой принять на себя хлопоты по сложению с них накопившейся
за много
лет недоимки, образовавшей очень солидную сумму.
На другой день Николай Леопольдович доставил главноуправляющему графини Завадской, как условленную, или лучше сказать потребованную им сумму, так и прошение от имени графини Варвары Павловны, в котором она ходатайствовала о назначении над родным племянником ее князем Владимиром Александровичем Шестовым опеки
за расточительность и просила о назначении опекуна, лично ей известного, отставного поручика Александра Алексеевича Князева, к которому питает полное доверие — сама же лично она не принимала на себя опеку над племянником лишь
за преклонностью
лет.
«Нам пишут из Т-а, — так гласила заметка, — что в городе носятся упорные слухи, будто бы наделавшее несколько
лет тому назад шуму дело по обвинению княжны Маргариты Шестовой в отравлении своих дяди и тетки,
за что она была присуждена к каторжным работам, но умерла на пути следования в Сибирь — будет возбуждено вновь, в силу открывшихся новых обстоятельств, хотя и не оправдывающих обвиненную, но обнаруживающих ее пособника и подстрекателя, до сих пор гулявшего на свободе и безнаказанно пользовавшегося плодами совершенных преступлений.
— Я обдумала на этот счет мои окончательные условия; я получала сумму в сложности
за пять
лет, то это составит триста тысяч рублей. Вы их внесете на хранение в бумагах в государственный банк в Петербурге и квитанцию вышлите мне в течении недели, считая с завтрашнего дня. Расчеты наши будут тогда окончены, и я всю жизнь буду нема, как рыба.
Егор Егорович Деметр казался перед ними франтом и барином — это был тип завсегдатая бильярдной Доминика, — высокого роста, с нахальной физиономией, с приподнятыми вверх рыжими, щетинистыми усами, с жидкой растительностью на голове и начавшим уже сильно краснеть носом. На вид ему было
лет за тридцать. Одет он был в сильно потертую пиджачную пару, с георгиевской ленточкой в петличке.
В конце апреля 188*
года умер брат Василия Васильевича Луганского, давно уже не только не сохранивший с ним родственных отношений, но прямо не пускавший его себе на глаза
за прежний образ его жизни, доведший его до настоящего положения — камер-юнкер Михаил Васильевич Луганский.
Дела после князя Василия оказались в большом беспорядке. Княгиня Зоя Александровна, потрясенная смертью мужа и появлением у его гроба Александрины, отправилась вместе с дочерью, княгиней Анной Шестовой, и внуком, сыном последней, по предписанию докторов, лечиться
за границу. Они уехали в самом конце зимы и располагали вернуться через
год. Они звали с собой и сына, но он наотрез отказался и остался один в громадном княжеском доме.
— Да, о любви, — горячо начал он, задетый
за живое ее насмешливым тоном, — о той безумной любви, о том восторженном поклонении, неизменность которых я надеюсь доказал вам, в течении стольких
лет. Я долее страдать не могу, не в состоянии — ведь и страданиям нужен предел.
С присущим ему уменьем он в несколько дней не только успокоил обоих, описав Луганскому в радужных красках его будущность, по получении залоговой суммы из банка, и окончательного расчета с его теткой, и посулив Князеву
за его верную службу и проведенный «каторжный», как выражался сам Александр Алексеевич,
год, чуть не золотые горы, но даже успел взять с Василия Васильевича вексельных бланков на сумму шестьдесят пять тысяч рублей.
В возмещение остальной части гонорара Николая Леопольдовича Луганский совершил вторую закладную на имение Комаровка на имя Стефании Павловны Гиршфельд, на сумму сто пятьдесят тысяч рублей и арендный договор на то же имение на четыре
года, по пяти тысяч рублей в
год, расписавшись в получении
за все время аренды вперед.
Предоставив всецело своей жене выслушивать комплименты и любезности, рассыпаемые щедрою рукою представителями и представительницами высшего петербургского света по адресу его миллионов, он большую часть
года находился
за границей, где, как и дома, свободное от дела время отдавал своей громадной библиотеке, пополняемой периодически выходящими в свет выдающимися произведениями как по всем отраслям знания, так и по литературе.
–, Зачем притворство? Вы очень хорошо знаете эту причину, — возвысил он голос. — Она все та же, из-за которой уже много
лет тому назад вы из этого самого дома изгнали опозоренную мною и обездоленную вами несчастную девушку. Я до сих пор люблю ее безумно, страстно…
Известие об обвинительном приговоре над бывшим ее рабом Николаем Леопольдовичем Гиршфельдом, прочтенное ею в газетах, как более, чем
за год ранее этого и весть о его аресте, не произвело на нее ни малейшего впечатления.