Неточные совпадения
В громадном, роскошном
доме князей Гариных,
на набережной реки Фонтанки, царила какая-то тягостная атмосфера. Несмотря
на то, что это был разгар сезона 187* года, солидному швейцару, видимо из заслуженных гвардейцев, с достоинством носившему княжескую ливрею и треуголку, привычно и величественно опиравшемуся
на булаву, с блестевшим, как золото, медным шаром, — было отдано строгое приказание: никого не принимать. Было воскресенье, четвертый час дня — визитные часы петербургского большого света.
Ее всегда гостеприимные гостиные вдруг закрылись для всех, и вследствие этого стали вдруг же обладать особой притягательной силой. Весь петербургский beau-monde стремительно понесся
на набережную Фонтанки. Этим объясняется такая быстрая смена экипажей у подъезда
дома Гариных.
В знакомом нам
доме князей Гариных,
на набережной реки Фонтанки, царствовала могильная тишина. Парадные комнаты были заперты, шторы
на окнах, выходивших
на улицу, спущены, лакеи в мягкой обуви не слышно, как тени, ходили по
дому, шепотом передавая полученные приказания. Вся мостовая перед
домом была устлана толстым слоем соломы, делавшей неслышным стук проезжавших мимо экипажей. Все указывало, что в
доме есть труднобольной.
Когда карета была подана, пришедшую немного в себя Зою Александровну, видимо не понимавшую еще ясно совершающегося вокруг нее, одели, усадили в карету и повезли
на набережную реки Фонтанки по адресу, переданному Александрой Яковлевной своему выездному лакею. Лишь подъезжая к
дому княгиня пришла в себя.
Выбравшись из наполненных нарядной толпой придворных дворцовых зал, он прямо поехал домой. Он жил недалеко, в одном из
домов на набережной Мойки, занимая небольшую, просто меблированную квартирку. Штат его прислуги состоял из камердинера Прошки, или Прохора Степановича, сына старого дядьки Александра Васильевича — Степана и повара Митьки.
Эта новая, созданная им цель его жизни, казалось, успокоила его. Его мысли перестали нестись к
дому на набережной Фонтанки, где жили князь и княгиня Святозаровы.
Неточные совпадения
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня
на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к
набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке
дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину,
на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.
Склонившись над водою, машинально смотрел он
на последний розовый отблеск заката,
на ряд
домов, темневших в сгущавшихся сумерках,
на одно отдаленное окошко, где-то в мансарде, по левой
набережной, блиставшее, точно в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в него
на мгновение,
на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался в эту воду.
Он остановился вдруг, когда вышел
на набережную Малой Невы,
на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом
доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того
на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Вечером в тот же день, в двухэтажном
доме, выходившем одной стороной в улицу, где жил Обломов, а другой
на набережную, в одной из комнат верхнего этажа сидели Иван Матвеевич и Тарантьев.
По мере нашего приближения берег стал обрисовываться: обозначилась серая, длинная стена, за ней колокольни, потом тесная куча
домов. Открылся вход в реку, одетую каменной
набережной.
На правом берегу, у самого устья, стоит высокая башня маяка.