Он давил ее, парализовал ее волю и за минуту твердая в своей решимости
говорить с графом Алексеем Андреевичем и добиться от него исполнения ее желания, добиться в первый раз в жизни, она, оставшись одна в полутемной от пасмурного раннего петербургского утра, огромной приемной, вдруг струсила и даже была недалека от позорного бегства, и лишь силою, казалось ей, исполнения христианского долга, слабая, трепещущая осталась и как-то не сразу поняла слова возвратившегося в приемную после доклада Семидалова, лаконично сказавшего ей...
Неточные совпадения
Насколько было правды в его словах — неизвестно. Люди антиаракчеевской партии безусловно верили ему и даже варьировали его рассказ далеко не в пользу всесильного, а потому ненавистного им
графа. Другие же
говорили иное, и, по их словам,
граф в Зарудине только преследовал нарушения принципа бескорыстного и честного служения Царю и Отечеству, а личное столкновение
с Павлом Кирилловичем не играло в отставке последнего никакой существенной роли.
Затем Аракчеев уехал, приказав на станции не
говорить капитану,
с кем он беседовал;
с последним же он простился по-приятельски, посоветовал, чтобы он, по приезде в Петербург, шел прямо к
графу Аракчееву, которого уже он предупредит об этом через своего хорошего знакомого, графского камердинера, и постарается замолвить через того же камердинера в пользу его перед
графом словцо.
— Да я разве
говорю, чтобы уживаться. Отойти, отстраниться…
Граф вас, конечно, обеспечит. Еще как заживем мы
с вами, в любви да согласии, без обмана, не за углом, а в явь перед всем народом, в церкви целоваться будем… — опрокидывая для храбрости чуть не четвертый стакан вина, уже
с явной ядовитой насмешкой проговорил Воскресенский.
После ужина вдвоем
с графом, за которым последний был очень весел и оживлен, подробно
говорил о проекте нового каменного дома, который он намеревался начать строить в Грузине нынешним летом, супруги разошлись по своим комнатам.
Тому, что Наталья Федоровна не знала о существовании знаменитой фаворитки своего мужа, о чем знала и
говорила вся тогдашняя Россия и даже Европа, она была обязана замкнутости своей девичьей жизни; отец и мать не решились посвятить ее в это, даже когда она сделалась невестою
графа, причем первый ограничился, как мы видели, коротким объяснением
с Алексеем Андреевичем, две горничные Натальи Федоровны, перешедшие
с нею в дом
графа, также находились относительно Минкиной в полной неизвестности.
— Нет, нет, ты
поговори с ней, но ни во что не мешайся, это вредно для твоего здоровья… — как-то особенно заспешил
граф и, посидев еще немного, ушел из спальни жены.
— Не служба, а жизнь. Кто не знает
графа, этого жестокого и жесткого человека, у которого нет сердца, который не оценивает трудов своих подчиненных, не уважает даже человеческих их прав, —
с горячностью произнес Петр Валерианович, почти до слова повторяя все то, что он несколько дней тому назад
говорил своей матери.
Государь прочитал записку, и она была им препровождена к
графу Аракчееву
с изображенною на ней, как
говорили, такой, приблизительно, резолюциею государя: «Прочитал
с удовольствием, нашел много дельного и основательного, препровождаю на внимание
графа Алексея Андреевича».
Наконец, преодолев все волнения, он решился заговорить
с графом, но
говорил косвенно, намеками, стараясь заставить его самого высказать все то, что его интересовало.
— Э… коли
говорить, так видно надо все
говорить, — сказала она, махнув рукою. — Годов это куда уж более двадцати схоронила я моего покойничка Ивана Васильевича и осталась после него тяжелою. Прихожу я к Настасье Федоровне, я-таки частенько к ней хаживала: бывало, песни попоешь и сказочку ей расскажешь, да и выпьешь
с ней за компанию, и всегда хорошее вино пьешь, шампанское называют. Весело время проводили, особенно когда
графа дома не было. Вот таким манером, раз сижу я у ней, а она и
говорит...
— Кажется, воспитание было дано отличное, — продолжал, между тем,
граф, как бы
говоря сам
с собою, — и все было сделано, чтобы образовать человека, как следует быть дворянину, но ничто не пошло в прок. Вам и не скучно без занятия? — спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
— Вы
говорите, что
граф здоров, но мне кажется, что он сошел
с ума.
Граф говорить не мог и сидел
с неотводно устремленным взглядом на портрет покойного государя Александра Павловича, стоявшего у противоположной дивану стене.
Неточные совпадения
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё время
говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее
с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых,
с которыми он
поговорил и о политике, и о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил
графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод
говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня
с графом Вронским (он твердо и
с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе
с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для
графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она
говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
— Но ты мне скажи про себя. Мне
с тобой длинный разговор. И мы
говорили с… — Долли не знала, как его назвать. Ей было неловко называть его и
графом и Алексей Кириллычем.
— Да! —
говорил Захар. — У меня-то, слава Богу! барин столбовой; приятели-то генералы,
графы да князья. Еще не всякого
графа посадит
с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…