Неточные совпадения
В жизни
графа Аракчеева много найдем мы следов первых впечатлений, первого взгляда на жизнь, которое получают дети в родительском
доме. В нашем старом русском помещичьем быту можно было много встретить барынь богомольных и заботливых хозяек, но Елизавета Андреевна отличалась, особенно в то время, необыкновенною аккуратностью и педантичной чистотою, в которых она содержала свое хозяйство, так что один проезжий, побывав у нее в
доме, назвал ее голландкою.
Серый, одноэтажный
дом, на углу Литейной и Кирочной, стоящий в его прежнем виде и доныне, во время царствования императора Александра Павловича служил резиденцией «железного
графа», как называли современники Алексея Андреевича Аракчеева.
Впрочем,
граф и на самом деле бывал в своем
доме лишь наездом, живя за последнее время постоянно в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова, в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже в свои приезды в Петербург он иногда останавливался не в своем
доме, а в Зимнем дворце, где ему было всегда готово помещение.
Граф не любил своего
дома на Литейной, он навевал на него тяжелые воспоминания. В настоящий приезд его в Петербург картины прошлого проносились перед его духовным взором с особенною рельефностью.
Вслед за вошедшим в кабинет
графом в почтительном отдалении следовал главный дворецкий его петербургского
дома Степан Васильевич.
Он был сын любимого слуги покойного отца
графа Алексея Андреевича — мать
графа была еще жива — Василия. Оставшись после смерти отца, горько оплаканного барином, круглым сиротою, так как его мать умерла вскоре после родов, он был взят в барский
дом за товарища к молодому барчонку-первенцу, которому, как и ему, шел тогда второй год.
Много терпел Василий от Алексея Андреевича во время службы его в Гатчине и, в конце концов, был осужден в почетную ссылку — сделан дворецким петербургского
дома, которого
граф не любил и в котором, как мы уже сказали, бывал редко.
У противоположной стены стояли знамена. Так как
граф был шефом полка его имени, то и знамена находились в его
доме, а у
дома, вследствие этого, стоял всегда почетный караул.
Сыну, не бывшему накануне
дома, он сообщил случай с капитаном, но не рассказал высказанных последнему своих соображений: он сына своего считал тоже аракчеевцем, так как тот не раз выражал при нем мнения, что много на
графа плетут и вздорного.
Зато старик Зарудин именно за это отношение капитана и юнкера к
графу особенно полюбил их, и зачастую, когда Николая Павловича не было
дома, они оба забирались в кабинет к старику и тогда уже должно было икаться
графу Алексею Андреевичу.
Егора Егоровича, напротив, этот приказ ударил, как бы обухом по лбу — милость к нему
графа, обманываемого им в его собственном
доме, казалась ему тяжелей его гнева, страшнее всякого наказания, которое могло быть придумано Алексеем Андреевичем, если бы он узнал истину.
Толпы нищих стали собираться на угол Литейной и Кирочной улицы к
дому 2-й артиллерийской бригады, где жил
граф Аракчеев, и получали щедрую милостыню из рук молодой графини, их ангела-хранителя.
— Отправить! — повторил
граф. — Впредь не пускать к
дому на выстрел.
Собственно, особенных сборов для этого никаких не требовалось, так как в грузинском
доме была уже давно устроена и меблирована половина графини, и само приказание готовиться к отъезду, а не просто назначение времени его, как это делалось
графом обыкновенно, доказывало, что Алексей Андреевич неохотно покидал Петербург.
— Что-то занедужилось, благодетель мой, может, и с тоски, вас, родимый, ожидаючи, свалилась я, сердце мое изныло по вас, да по графинюшке, ждала не дождалась вас, голубя с голубкою чистою, да, видно, не допустил меня Бог до того, окаянную… Все ли в исправности в доме-то, граф-батюшка, ваше сиятельство?
После ужина вдвоем с
графом, за которым последний был очень весел и оживлен, подробно говорил о проекте нового каменного
дома, который он намеревался начать строить в Грузине нынешним летом, супруги разошлись по своим комнатам.
Это властное «ты», с которым обращался к Настасье Федоровне в грузинском
доме только один
граф Алексей Андреевич, как бичом ударило гордую экономку. Она даже слегка вздрогнула, и между ее густыми, точно нарисованными бровями появилась маленькая складка, а в глазах на мгновение блеснул недобрый огонек.
Бесчувственную Наталью Федоровну осторожно сняли с ее оригинального седалища и уложили в постель. Явившийся домашний доктор
графа холодными компрессами привел ее в чувство и, не постигая ни причин, ни формы болезни, предписал лишь безусловный покой. Все в
доме заходили на цыпочках.
Перед задним фасадом старого деревянного графского
дома, несколько отступя от последнего, уже высился передний фасад вновь строющегося каменного нового
дома — это сравнительно небольшое, каменное здание возводилось это лето с неимоверною быстротою, под наблюдением самого
графа, массою рабочих, привлеченных щедростью грузинского владельца.
Невдалеке от барского
дома шла другая спешная работа — окончательная отделка новой каменной церкви во имя святого апостола Андрея Первозванного, освящение которой назначено было
графом на 20 сентября, в годовщину рождения императора Павла I.
Граф Алексей Андреевич прибыл на другой день к утренней панихиде, сочувственно отнесся к горю, постигшему его тещу и жену, и даже милостиво разрешил последней остаться при матери до похорон, после которых — объявил ей
граф — ей не надо возвращаться в Грузино, так как все ее вещи и ее прислуга уже находятся в их петербургском
доме.
Граф Алексей Андреевич всю дорогу от
дома Хомутовых до кладбища шел пешком, ведя под правую руку Дарью Алексеевну, а под левую — свою жену.
Семейный разлад, все более и более обострявшийся, казалось, не замечался
графом Алексеем Андреевичем, жившим исключительно государственною жизнью и считавшим и
дом свой только частью той государственной машины, управление которой ему вверено Высочайшею властью.
На третий день после приезда жены
граф действительно уехал. Уезжая, он между прочими домашними распоряжениями, отдал приказание своим людям, чтобы графиня отнюдь не выезжала в некоторые
дома, в числе которых был
дом Небольсиных, но ее даже не предупредили об этом.
После почти месячного промежутка снова раздался в грузинском
доме властный голос его владельца. Петр Андреевич был позван к
графу.
Темная, непроглядная осенняя ночь спустилась над Грузиным. Из графского
дома вышла какая-то странная процессия, направляясь к церкви. Четверо слуг с зажженными фонарями и вооруженные длинными железными ломами освещали путь
графу Алексею Андреевичу Аракчееву и Петру Андреевичу Клейнмихелю, шедшим в середине. Они шли медленно, храня глубокое молчание.
Граф твердою походкою вернулся в
дом и со следующего дня принялся за государственные дела.
Настасья Федоровна, впрочем, надумала и путем мелких жалоб
графу на Петра Федорова, достигла того, что он был отправлен в петербургский
дом, что считалось среди грузинской дворни наказанием. Для Семидалова же этот день был праздником; выехав из Грузина, он первый раз с того момента, как впервые вошел во флигель Минкиной, вздохнул полной грудью.
Вскоре после смерти и похорон Степана Васильева, на которых присутствовал сам
граф, отдавая последний долг своему товарищу детских игр и столько лет гонимому им слуге, Семидалов был сделан на место покойного дворецким петербургского
дома. В Грузине же, после убийства Настасьи Минкиной,
граф Алексей Андреевич разогнал всех своих дворовых людей и ограничился присланными по его просьбе полковником Федором Карловичем фон Фрикен четырьмя надежными денщиками, которые и составляли личную прислугу
графа.
Это было в 1826 году, когда и
граф перестал пользоваться петербургским
домом, находившимся и до сего дня на Литейном проспекте и никогда не бывшим полною собственностью Алексея Андреевича, а принадлежавшим 2-й артиллерийской бригаде.
Прибежавший с берега Волхова в графский
дом Петр Федоров застал
графа уже вставшим; он был одет в серый военного покроя сюртук на беличьем меху и ходил взад и вперед по своему обширному кабинету, пристально взглядывая по временам на висевший на стене большой во весь рост портрет государя Александра Павловича работы Дау. Это было его обыкновенное утреннее занятие.
По выходе из
дома, несколько лиц обратилось к Хвостову с расспросами о знакомстве его с
графом, и на свои объяснения он выслушал предупреждение...
В тот самый день, в который войска Наполеона переправились через Неман и, оттеснив казаков, заняли русскую территорию, император Александр Павлович был на бале, дававшемся ему его флигель-адъютантами по подписке, для которого богатый помещик Виленской губернии,
граф Бенингсен, любезно предоставил свой загородный
дом в Закрете.
— Э… коли говорить, так видно надо все говорить, — сказала она, махнув рукою. — Годов это куда уж более двадцати схоронила я моего покойничка Ивана Васильевича и осталась после него тяжелою. Прихожу я к Настасье Федоровне, я-таки частенько к ней хаживала: бывало, песни попоешь и сказочку ей расскажешь, да и выпьешь с ней за компанию, и всегда хорошее вино пьешь, шампанское называют. Весело время проводили, особенно когда
графа дома не было. Вот таким манером, раз сижу я у ней, а она и говорит...
Из слов
графа Аракчеева ясно было видно, что если Шумский не пойдет в монастырь, то он выгонит его из
дома.
С мельчайшими подробностями рассказал он ей свою жизнь в Москве, свою любовь к Марье Валерьяновне Хвостовой, брат которой служил в военных поселениях
графа Аракчеева и пропал без вести, дуэль с Зыбиным, бегство Хвостовой из родительского
дома, свой приезд в Петербург и, наконец, роковое сознание участия в братоубийственном деле, охватившее его на Сенатской площади, его бегство и жизнь в полуразрушенной барке.
Его почти постоянное присутствие в Петербурге, его почти затворническая жизнь в
доме на Литейной улице, совпавшая с временем, следовавшим за неожиданною катастрофою в Таганроге, далеко, вопреки злорадствующим намекам, не объяснялись страхом со стороны
графа Аракчеева потери власти.
Граф Аракчеев в тиши своего угрюмого, пустынного
дома и не менее угрюмого и пустынного кабинета судил самого себя.
В тот день, когда
граф пришел к такому выводу, он тотчас же сделал распоряжение возвратить в барский
дом Таню, считавшуюся племянницей покойной Минкиной, сосланную им же сгоряча на скотный двор. Девочке шел в то время четырнадцатый год. В том же письме Алексей Андреевич приказал взять из кладовой и повесить портрет Настасьи Федоровны на прежнее место.
Этот-то продолжавшийся несколько месяцев процесс самоосуждения удерживал
графа в Петербурге, в его
доме, где он никого не принимал и откуда выезжал лишь по экстренным надобностям службы.
Последняя пережила тоже далеко не легкие чувства по дороге к
дому на Литейную и в те несколько минут, которые она провела в приемной своего мужа, дожидаясь результата доклада о ней
графу.
На Татьяну Борисовну, как выражались дворовые села Грузина, «находило» — она то убегала в лес даже в суровую осень и пропадала там по целым дням, пока, по распоряжению
графа, посланные его не находили ее сидящей под деревом в каком-то оцепенении и не доставляли домой, то забиралась в собор и по целым суткам молилась до изнеможения, и тут уже никакие посланные не в состоянии были вернуть ее в
дом, пока она не падала без чувств и ее не выносили из церкви на руках, то вдруг, выпросив у
графа бутылку вина, пила и поила вином дворовых девушек, заставляла их петь песни и водить хороводы, сама принимала участие в этих забавах, вдруг задумывалась в самом их разгаре, а затем начинала неистово хохотать и хохотала до истерического припадка.
Граф мучился и в каждом новом лице, появлявшемся в его грузинском
доме, особенно молодом, видел этого «другого», собирающегося отнять у него его сокровище.
По возвращении домой с облегченным сердцем, Семен Павлович узнал из доклада денщика, что вскоре после его ухода из
дома, часов в шесть утра,
граф, никем незамеченный, зашел к нему и спросил...
Он прибыл туда около шести часов вечера и остановился в
доме для приезжающих, так называемой «гостинице». С полчаса спустя, пришел грузинский полицеймейстер господин Макариус и передал доктору желание
графа видеть его сейчас же, так как чай уже подан.
Одевшись, против обыкновения, в мундир, он отправился в главный
дом и застал
графа за чайным столом.
После памятного, вероятно, читателям последнего визита к графине Наталье Федоровне Аракчеевой в
доме матери последней на Васильевском острове и после обещания графини Натальи Федоровны оказать содействие браку ее с
графом Алексеем Андреевичем, Екатерина Петровна, довольная и радостная, вернулась к себе домой.