— Вот тебе твой сахар!.. Сами по пятиалтынному покупали, а
солдат плати сорок!.. Разбогател солдат, сорок три с половиною копейки жалованья ему идет!.. На, ешь сахар свой!
Неточные совпадения
Однажды зашел я на вокзал, когда уходил эшелон. Было много публики, были представители от города. Начальник дивизии напутствовал уходящих речью; он говорил, что прежде всего нужно почитать бога, что мы с богом начали войну, с богом ее и кончим. Раздался звонок, пошло прощание. В воздухе стояли
плач и вой женщин. Пьяные
солдаты размещались в вагонах, публика совала отъезжающим деньги, мыло, папиросы.
— Разве
солдат может
плакать? — строго и упрекающе говорил фельдфебель.
— Для кого
солдат тащит? Для лошадей. Начальству же лучше, — за сено не
платить.
— Э!.. —
Солдат махнул рукой. — А у нас нешто мало
плачут? Везде
плачут.
Было по-прежнему студено,
солдаты мерзли в холодных вагонах. На станциях ничего нельзя было достать, — ни мяса, ни яиц, ни молока. От одного продовольственного пункта до другого ехали в течение трех-четырех суток. Эшелоны по два, по три дня оставались совсем без пищи.
Солдаты из своих денег
платили на станциях за фунт черного хлеба по девять, по десять копеек.
Внесли
солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в живот. Лежал на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно
плакать, как маленький ребенок. В углу сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел в атаку на японскую деревню.
Зато
солдатам своим японская казна
платила по пять рублей в месяц, наш же
солдат получал в месяц «по усиленному окладу»… сорок три с половиной копейка!..
То, что он говорил про сахар, было верно. Я уж писал об этом; в офицерских экономических обществах товары отпускались только офицерам;
солдатам приходилось
платить за все двойную-тройную цену в вольных греческих и армянских лавочках.
— Отчего вы в таком случае не сговариваетесь с ними заранее насчет цены? Нужен каолян, нужна чумиза, — купите и
заплатите деньги. А вы берете просто, не торгуетесь, даже не контролируете, сколько забирают
солдаты.
Шесть
солдат перешли в теплушку, мы им за это
заплатили восемнадцать рублей и разместились в великолепном, просторном купе.
Солдаты плакали; Катерина Астафьевна тоже плакала и, развязав за спиной майора кошелочку с яблоками, печеными яйцами и пирогами, заготовленными на дорогу, стала бросать эту провизию солдатам, которые сию же минуту обсыпали кибитку, нахлынули к ней и начали ловить и целовать ее руки.
С низшими же, слугами и солдатами, он был самым простым задушевным барином, даже не позволявшим титуловать себя, и простой народ и
солдаты платили за это восторженным обожанием Григорию Лександровичу, как они звали его в глаза и за глаза.
Неточные совпадения
Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он
плакал над умирающим
солдатом…
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец,
солдата, который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и
плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
Свалив
солдата с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к земле, неслышно кричал, шевеля волосатым ртом, лицо у него было синее, как лед, и таяло, он
плакал. Рядом с Климом стоял человек в куртке, замазанной красками, он был выше на голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
— Ты, конечно, знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились
солдаты из Маньчжурии и бунтуют, бунтуют! Это — между нами, Клим, но ведь они бежали, да, да! О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, — генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, —
плакал!
Плачет и все говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски рабочий;
солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу рабочего, тот покачнулся,
заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах коня и свалился под ноги ему, а
солдат снова замахал саблею на Туробоева.