Неточные совпадения
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть в смотрители госпиталя. Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный,
на редкость ленивый и нераспорядительный. Отношения с главным
врачом у него были великолепные.
На будущее он
смотрел мрачно и грустно.
На одном разъезде наш поезд стоял очень долго. Невдалеке виднелось бурятское кочевье. Мы пошли его
посмотреть. Нас с любопытством обступили косоглазые люди с плоскими, коричневыми лицами. По земле ползали голые, бронзовые ребята, женщины в хитрых прическах курили длинные чубуки. У юрт была привязана к колышку грязно-белая овца с небольшим курдюком. Главный
врач сторговал эту овцу у бурятов и велел им сейчас же ее зарезать.
Инспектор госпиталей Езерский — у этого было свое дело. Дежурит только что призванный из запаса молодой
врач. Он сидит в приемной за столом и читает газету. Вошел Езерский, прошелся по палатам раз, другой.
Врач посмотрел на него и продолжает читать. Езерский подходит и спрашивает...
И вот, постепенно и у
врача создавалось совсем особенное отношение к больному.
Врач сливался с целым, переставал быть
врачом и начинал
смотреть на больного с точки зрения его дальнейшей пригодности к «делу». Скользкий путь. И с этого пути врачебная совесть срывалась в обрывы самого голого военно-полицейского сыска и поразительного бездушия.
Брук прождал в канцелярии два часа, потом пошел к Давыдову. У него сидели сестры, смотритель. Главный
врач шутил с сестрами, смеялся,
на Брука не
смотрел. Письмо, разорванное в клочки, валялось
на полу. Брук посидел, подобрал клочки своего письма и удалился.
И сами мы,
врачи из запаса, думали, что таких людей, тем более среди
врачей, давно уже не существует. В изумлении
смотрели мы
на распоряжавшихся нами начальников-врачей, «старших товарищей»… Как будто из седой старины поднялись тусклые, жуткие призраки с высокомерно-бесстрастными лицами, с гусиным пером за ухом, с чернильными мыслями и бумажною душою. Въявь вставали перед нами уродливые образы «Ревизора», «Мертвых душ» и «Губернских очерков».
Другая «особенность военно-медицинской службы» заключалась в том, что между
врачом и больным существовали самые противоестественные отношения.
Врач являлся «начальством», был обязан говорить больному «ты», в ответ слышать нелепые «так точно», «никак нет», «рад стараться».
Врача окружала ненужная, бессмысленная атмосфера того почтительного, специфически военного трепета, которая так портит офицеров и заставляет их
смотреть на солдат, как
на низшие существа.
Шанцер и главный
врач, верхами, стояли
на вершине горки и
смотрели.
Бледный казак с простреленною грудью трясся
на верху нагруженной двуколки, цепляясь слабеющими руками за веревки поверх брезента. Два солдата несли
на носилках офицера с оторванною ногою. Солдаты были угрюмы и
смотрели в землю. Офицер, с безумными от ужаса глазами, обращался ко всем встречным офицерам и
врачам...
— О, она плохо кончит! — уверял Стабровский в отчаянии и сам начинал
смотреть на врачей, как на чудотворцев, от которых зависело здоровье его Диди. — Теперь припадки на время прекратились, но есть двадцать первый год. Что будет тогда?
Неточные совпадения
Когда доктора остались одни, домашний
врач робко стал излагать свое мнение, состоящее в том, что есть начало туберкулезного процесса, но… и т. д. Знаменитый доктор слушал его и в середине его речи
посмотрел на свои крупные золотые часы.
— Я. — Гарден принес к столу стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив меж них сжатые руки, он некоторое время
смотрел на Геза, в то время как
врач, подняв тяжелую руку и помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал смерть, последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
— Такая минута, — ответил доктор. — Я держусь мнения, что
врач должен иногда
смотреть на свою задачу несколько шире закона, хотя бы это грозило осложнениями. Мы не всегда знаем, что важнее при некоторых обстоятельствах — жизнь или смерть. Во всяком случае, ему пока хорошо.
Этот большой, медно-рыжий человек, конечно, усмехался, он усмехался всегда, о чём бы ни говорилось; он даже о болезнях и смертях рассказывал с той же усмешечкой, с которой говорил о неудачной игре в преферанс; Артамонов старший
смотрел на него, как
на иноземца, который улыбается от конфуза, оттого, что не способен понять чужих ему людей; Артамонов не любил его, не верил ему и лечился у городского
врача, молчаливого немца Крона.
Помню, я пересек двор, шел
на керосиновый фонарь у подъезда больницы, как зачарованный
смотрел, как он мигает. Приемная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер Демьян Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытных акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишь двадцатичетырехлетним
врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным заведовать Никольской больницей.