Неточные совпадения
Штабс-капитан говорил то, что все знали из газет, но говорил так, как будто он все это специально изучил, а никто кругом этого не знает. У буфета шумел
и о чем-то препирался с буфетчиком необъятно-толстый, пьяный
капитан.
— А у нас что? — продолжал штабс-капитан. — Кто из нас знает, зачем война? Кто из нас воодушевлен? Только
и разговоров, что о прогонах да о подъемных. Гонят нас всех, как баранов. Генералы наши то
и знают, что ссорятся меж собою. Интендантство ворует. Посмотрите на сапоги наших солдат, — в два месяца совсем истрепались. А ведь принимало сапоги двадцать пять комиссий!
Подошел шумевший у буфета толстый
капитан. Он молча стоял, качался на ногах
и пучил глаза на говоривших.
Командиры рвали
и метали, глядя на бегство своих офицеров. Приехал к нам в госпиталь один штабс-капитан с хроническим желудочно-кишечным катаром. К его санитарному листку была приложена четвертушка бумаги с следующими строками командира полка...
Спутник поручика, полный
и усатый штабс-капитан, угрюмо молчал. Поручик оживленно вертелся на седле
и все смеялся.
— У нас кабель, а вот у
капитана все понтоны попали в гости к японцам. Понтонному батальону приказали идти в прикрытие на Хуньхе, как пехоте. Отступают они, — а понтоны все вот они! «Чего вы не уехали?» — «Да нам не было приказу». Так
и бросили понтоны, еле успели увести лошадей!.. То есть такая бестолочь!.. Вот едут. Все без голов, ей-богу! Это вам только так кажется, что с головами. Головы все назади потеряны.
Поручик размахнулся шашкою
и ударил солдата по плечу. Солдат отшатнулся, молча втянул голову
и побежал вниз по откосу. Худой
и длинный артиллерийский
капитан, с бледным лицом, с огромными глазами, сидел верхом неподвижно. Он понял, — теперь уж ничего не поделаешь.
Я выскакал на тот берег. За речкою, один среди брошенных орудий, неподвижно все сидел на своей лошади худой артиллерийский
капитан. У него что-то было в руке, он поднял руку, близко от головы сверкнул огонек,
и капитан мешком повалился на землю с вдруг рванувшейся лошади.
Услышал наш разговор подъехавший сзади обозный подполковник. Шатаясь
и задыхаясь от негодования, он пошел будить
капитана.
— А позвольте, ваше превосходительство, узнать, где вы были во время боя? — крикнул худой, загорелый
капитан с блестящими глазами. — Я пять месяцев пробыл на позициях
и не видел ни одного генерала. Где вы были при отступлении? Все красные штаны попрятались, как клопы в щели, мы пробивались одни! Каждый пробивался, как знал, а вы удирали!.. А теперь, назади, все повылезли из щелей! Все хотят командовать!
Днем дул сильный ветер. К вечеру он затих, заря нежно алела. Недалеко от нашей стоянки, у колодца, столпилась кучка солдат-артиллеристов. Я подошел. На земле, вытянув морду, неподвижно лежала лошадь, она медленно открывала
и закрывала глаза. Около стоял артиллерийский штабс-капитан. Мы откозыряли друг другу.
— Да… Все время еле ходила. А сейчас напоили, она вот упала
и не может встать. Зад отнялся… Все — следствие 25 февраля, — прибавил
капитан, понизив голос, чтобы не слышали солдаты. — Масса лошадей надорвалась за отступление, дохнут теперь, как мухи.
Начальник обоза, флегматический
капитан с рыжими, отвисшими усами, был здесь. Он с равнодушным любопытством следил за стариком, на вопросы переводчика удивленно пожимал плечами
и говорил, что каоляна никто не брал.
Вечером денщики рассказали нам: недели полторы назад обозные солдаты случайно наткнулись на зарытый каолян
и сообщили о нем своему командиру.
Капитан дал каждому по три рубля, чтоб никому не говорили,
и глухою ночью, когда все спали, перетаскал с этими солдатами каолян в свои амбары.
Только конюх Михеев, откопавший каолян
и сообщивший о нем
капитану, говорил...
Толстый, краснолицый
капитан, отдуваясь, раскладывал вокруг себя свои вещи
и говорил...
В дороге мы хорошо сошлись с одним
капитаном, Николаем Николаевичем Т.,
и двумя прапорщиками запаса. Шанцер, Гречихин, я
и они трое, — мы решили не ждать
и ехать дальше хоть в теплушках. Нам сказали, что солдатские вагоны поезда, с которым мы сюда приехали, идут дальше, до Челябинска. В лабиринте запасных путей мы отыскали в темноте наш поезд. Забрались в теплушку, где было всего пять солдат, познакомились с ними
и устроились на нарах. Была уже поздняя ночь, мы сейчас же залегли спать.
—
И я тоже, — отозвался
капитан Т.
Мы пошли на станцию закусить. За длинным столом обедали полный, важный полковник с окладистою бородою
и высокий, рыхлый
капитан с лицом доброго малого. Гречихин
и Шанцер пошли еще поискать чего-нибудь получше данной нам теплушки. Они воротились оживленные
и радостные.
Сидевшие за столом полковник
и капитан уткнули носы в тарелки. Мы подошли к полковнику
и попросили его приютить нас в его вагоне.
Наш спутник,
капитан Т., смотрел на все это
и покусывал редкие усы. Это был боевой офицер, с большим рубцом на шее от японской пули. Ни в каких взглядах мы с ним не сходились, но все-таки он мне ужасно нравился; чувствовался цельный человек, с настоящим мужеством в груди, с достоинством, которое ни перед чем не сломится. Во всем, что он говорил, чуялась искренность
и, главное, искание.
Я
и рыхлый
капитан спросили себе в буфете рябчиков. Сесть было негде, мы стояли у стола
и ели. Вдруг я услышал, — кто-то нам что-то говорит. За столом, наискось от нас, стоял старик с крючковатым носом, с седой, курчавой бородой. Он смотрел на нас
и, простирая руку, говорил...
Мы возвращались в вагон с рыхлым
капитаном. Он негодовал
и возмущался.
Солдаты в купе очень мало обрадовались нежданному гостю. Они стояли в коридоре
и говорили громко, чтоб слышали полковник
и капитан...
Рыхлый
капитан, помощник начальника эшелона, был задумчив
и вздыхал.
Наш спутник,
капитан Т., быстро поднял голову
и пристально взглянул в глаза рыхлому
капитану.
Рано утром, только что стало светать, рыхлый
капитан собрал свои вещи,
и денщик понес их вон из вагона.
Но было ясно, — храбрый
капитан уходит от неприятной истории
и спасает свою шкуру…
К счастью, истории никакой не вышло. Солдаты не тронули полковника. Вскоре нам дали новый вагон,
и капитан перешел к нам обратно.
Утром мы узнали, что
капитан наш здесь совсем ни при чем. Вчера вечером на паровоз взобрались три сильно пьяных солдата
и заявили машинисту, чтобы он гнал вовсю, иначе они его сбросят с паровоза. Проехав три пролета, солдаты озябли
и ушли к себе в теплушку. Но, уходя, сказали машинисту, что если он будет ехать медленнее, чем сейчас, то они опять явятся
и проломят ему поленом голову.
На одной станции сходил с поезда денщик
капитана Т.
Капитан Т. вышел на платформу
и, прощаясь, горячо расцеловался с денщиком. Толпившимся на платформе солдатам это очень понравилось.
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца,
и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь,
капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря
и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!»
И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные,
капитаны, городничие, а ты себе
и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается
и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
На дороге обчистил меня кругом пехотный
капитан, так что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии
и по костюму, весь город принял меня за генерал-губернатора.
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой
и даже брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы не получил
и в 1745 году уволен с распубликованием.
Мало того, начались убийства,
и на самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя
и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.