Неточные совпадения
Расставшись с Порфирием, Раскольников спешит к Свидригайлову. «Чего он мог надеяться от этого
человека, он и сам не знал. Но в этом
человеке таилась какая-то власть над ним… Странное дело, никто бы, может быть, не поверил этому, но о своей теперешней, немедленной
судьбе он как-то слабо, рассеянно заботился. Его мучило что-то другое, гораздо более важное, чрезвычайное, — о нем же самом и ни о ком другом, но что-то другое, что-то главное…»
Катюша окончательно отказывается от брака с Нехлюдовым и решает выйти замуж за ссыльного Симонсона. Известие огорчает Нехлюдова. «Ему было что-то не только неприятно, но и больно. В чувстве этом было и то, что предложение Симонсона разрушало исключительность его поступка, уменьшало в глазах своих и чужих
людей цену жертвы, которую он приносил: если
человек, и такой хороший, ничем не связанный с ней, желал соединить с ней
судьбу, то его жертва уж не была так значительна».
А чтоб не погибнуть в отчаянии от непонимания путей и
судеб своих, от убеждения в таинственной и роковой неизбежности зла.
человеку именно указан исход.
Подобным
людям мало свойственно благоразумно считаться с роком, спрашивать себя, не противоречат ли их действия велениям
судьбы.
Сила и мужество их то и дело грозят опрокинуть предварительные решения рока, и богам все время приходится внимательно следить, чтобы
люди не преступили этих решений, чтоб чего не случилось «вопреки
судьбе» (hyper moron, hyper aisan).
Однако, понятно само собою, немногого может достигнуть
человек «
судьбе вопреки». Рок не одолеть, и непрерывно сыплет он на
человека свои тяжкие удары. Как же относится к ним гомеровский эллин? Так, как относится всякий, в ком жива и крепка сила жизни...
Человек, сколько хватает сил, борется, проявляет себя, не считаясь с
судьбой; рядом же с этим — глубочайшее убеждение, что неизбежно все случится так, как угодно богам.
В этом гармоническом чувствовании мирового ритма, в этом признании божественной сущности
судьбы коренится та любовь к року, — amor fati, — о которой в позднейших своих работах с таким восторгом говорит Ницше: «Моя формула для величия
человека есть amor fati: не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во всю вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее, — любить ее… Являешься необходимым, являешься частицею рока, принадлежащим к целому, существуешь в целом»…
Перед нами вдруг как будто отдернулась какая-то завеса, мир потемнел, и из мрачных, холодных его глубин зазвучал железный голос
судьбы. И вот сейчас, кажется, невидимые трагические хоры в мистическом ужасе зачнут свою песню о жалком бессилии и ничтожестве
человека, об его обреченности, о страшных силах, стоящих над жизнью. Но… но трагедия на Элладе еще не родилась.
Справедливо ли то, что творят с
людьми боги и
судьба?
В пиршественных палатах князей и богачей, на рынке, в корчме или на деревенской улице в толпе мужиков и ремесленников, он пел о священной, прекрасной жизни, о «легко живущих» богах, о
людях «с непреоборимым духом», гордо и твердо смотревших в лицо
судьбе, о великой борьбе и великом преодолении страданий.
Для
человека, сраженного тяжким ударом
судьбы, так естественно стремление бессильно упасть на колени и в смирении отчаяния простирать руки к кому-то, Могучему, Скорбному и Любящему.
«Необходимо, чтоб
судьба трагического героя изменялась не из несчастья в счастье, а наоборот, — из счастья в несчастье, и притом не вследствие порочности, но вследствие великой ошибки
человека.
Познай, что тщетны все усилия человеческой воли, что не сам
человек — творец своей
судьбы.
Черною тучею висит над
человеком «сумрачная, тяжкодарная
судьба»; жизнь темна и полна страданий, счастье непрочно и обманчиво. Как жить? Можно на миг забыться в страдании, опьяниться им, как вином. Но в ком есть хоть капля жизненного инстинкта, тот никогда не сможет примириться с такою жизнью. А жить надо — жить под властью божества, непрерывно сыплющего на
человека одни только страдания и ужасы. Кто же виноват в этих страданиях и ужасах, как не божество?
Нутро одного
человека — здоровое, крепкое, насквозь освещенное радостно-ярким инстинктом жизни; он жадно и безотчетно влюблен в жизнь, бодро переносит во славу ее жесточайшие удары
судьбы.
А может быть, столкнет его
судьба с хорошим
человеком, — есть они на Руси и в рясах, и в пиджаках, и в посконных рубахах; прожжет его этот
человек огненным словом, ужасом наполнит за его скотскую жизнь и раскроет перед ним новый мир, где легки земные скорби, где молитвенный восторг, свет и бог. И покорно понесет просветленный
человек темную свою жизнь. Что она теперь для него? Чуждое бремя, на короткий только срок возложенное на плечи. Наступит час — и спадет бремя, и придет светлое освобождение.
Неточные совпадения
Городничий. Да, таков уже неизъяснимый закон
судеб: умный
человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси.
Стародум. А! Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души
человека, имеющего в руках своих
судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою
судьбу, он не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я боюсь, что Вронскому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает
судьба этого
человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с
людьми или с
судьбою…