Неточные совпадения
Подпольный человек
пишет: «
В мечтах
своих подпольных я иначе и не представлял себе любви, как борьбою, начинал ее всегда с ненавистью и кончал нравственным покорением, а потом уж и представить себе не мог, что делать с покоренным предметом».
И Ставрогин
в предсмертном
своем письме
пишет: «Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли, как подлое насекомое».
«Природа, —
пишет Ипполит
в своей исповеди, — мерещится
в в виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя или, вернее,
в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства…
Возражая против социализма, подпольный человек
пишет: «Ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно
в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! Хоть
своими боками, да доказывал; хоть троглодитством, да доказывал!»
«
В отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, —
пишет подпольный человек, — особенно, когда уж очень сильно сознаешь безвыходность
своего положения».
И он же
в конце
своей исповеди
пишет...
Малым
своим разумом Достоевский знает,
в чем эта живая жизнь. Все
в том же личном бессмертии.
В комментариях к
своему письму самоубийцы-материалиста он
пишет: «Вера
в бессмертие души человеческой есть единственный источник живой жизни на земле, — жизни, здоровья, здоровых идей и здоровых выводов и заключений».
Как позже, по поводу высылки
своего секретаря H. H. Гусева, Толстой
писал: «Жалко всех тех погибших и погибающих и озлобляемых людей
в ссылках,
в тюрьмах, со злобою и ненавистью умирающих на виселицах, но нельзя не жалеть и тех несчастных, которые совершают такие дела, а главное — предписывают их…
В одной из
своих педагогических статей Толстой
пишет...
Кто это
написал, — большой художник? Да. Но возможно также, что
написал это
в своем дневнике восьмилетний мальчик. И тот же мальчик, описывая священника
в ризе, скажет: «старик
в парчовом мешке», и про городового
напишет: «человек с саблей и пистолетом на красном шнурке» (и именно пистолетом, а не револьвером).
Смерть,
в глазах Толстого, хранит
в себе какую-то глубокую тайну. Смерть серьезна и величава. Все, чего она коснется, становится тихо-строгим, прекрасным и значительным — странно-значительным
в сравнении с жизнью.
В одной из
своих статей Толстой
пишет: «все покойники хороши». И
в «Смерти Ивана Ильича» он рассказывает: «Как у всех мертвецов, лицо Ивана Ильича было красивее, главное, — значительнее, чем оно было у живого».
В предисловии к отрывкам из дневника Амиеля Толстой, горячо восхваляя этот дневник,
пишет: «
В продолжении всех тридцати лет
своего дневника Амиель чувствует то, что мы все так старательно забываем, — то, что мы все приговорены к смерти, и казнь наша только отсрочена».
В 1871 году Толстой
писал жене из самарских степей, где он лечился кумысом: «Больнее мне всего за себя то, что я от нездоровья
своего чувствую себя одной десятой того, что есть… На все смотрю, как мертвый, — то самое, за что я не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что есть, понимаю, соображаю, но не вижу насквозь с любовью, как прежде».
И тот, кто раньше обличал случайную кучку богачей туристов, примостившихся на балконе уродливого здания жизни, теперь всею силою
своею бьет
в самый фундамент здания,
пишет «Воскресение», «не может молчать» и на весь мир кричит, что
в уродство и грязь превращена священная жизнь, что нельзя людям мириться с таким кощунством.
Один из современных сынов Достоевского, поместившийся под знаком «вечности»,
пишет: «Над бездной всеобщего и окончательного небытия хотят позитивисты устроить жизнь, облегчить существование, ослабить страдания этого малого, короткого, узкого, призрачного
в своей бессмысленности бытия. Веселые позитивисты, поющие хвалу жизни, должны понимать жизнь как «пир во время чумы»… Только опустошенные, плоские, лакейски-самодовольные души не чувствуют ужаса этой «чумы» и невозможности этого «пира».
И вот Эсхил
пишет свою трагедию «Персы». Действие происходит
в Персии. Хор персидских старцев ждет известий о результатах войны; Атосса — мать Ксеркса и вдова Дария — рассказывает
свой зловещий сон. Является вестник и сообщает о разгроме персидского флота. Слезы, вопли, стенания. Атосса вызывает тень покойного
своего мужа, царя Дария. Тень предсказывает гибель сухопутных персидских сил и объявляет, что персы несут кару за гордость, за то, что пренебрегли наличным счастием
в погоне за далеким.
Но ведь Дионис — именно бог страдающий и растерзанный. Именно
в «Рождении трагедии» мир представлялся Ницше сном и цветным дымом. «Истинно-сущее и Первоединое, —
писал он, — как вечно-страждущее и исполненное противоречий, нуждается для
своего постоянного освобождения
в восторженных видениях,
в радостной иллюзии». Слушая подобные речи «дионисического» Заратустры, мы готовы спросить так же, как древний эллин по поводу трагедии...
В своей автобиографии Ницше
пишет...
«Сам я не более, как обломок, — с грустью
пишет Ницше
своему другу Рэ, — и только
в редкие, редко-счастливые минуты дано мне заглянуть
в лучший мир, где проводят дни
свои цельные и совершенные натуры».
В автобиографии
своей Ницше
пишет: «Бог, бессмертие души, избавление, потусторонний мир — все это понятия, которым я никогда не дарил ни внимания, ни времени, даже ребенком. Я знаю атеизм отнюдь не как результат, еще меньше как событие; он вытекает у меня из инстинкта».
Неточные совпадения
Ты, я знаю,
пишешь статейки: помести их
в свою литературу.
Удары градом сыпались: // — Убью!
пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» // Тем кончилось, что прасола // Клим сжал рукой, как обручем, // Другой вцепился
в волосы // И гнул со словом «кланяйся» // Купца к
своим ногам.
Пишут ко мне, что, по смерти ее матери, какая-то дальняя родня увезла ее
в свои деревни.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто
написал Телемака, тот пером
своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько
в свете быть возможно.
Когда же Помпадурша была,"за слабое держание некоторой тайности", сослана
в монастырь и пострижена под именем инокини Нимфодоры, то он первый бросил
в нее камнем и
написал"Повесть о некоторой многолюбивой жене",
в которой делал очень ясные намеки на прежнюю
свою благодетельницу.