Неточные совпадения
«Порой с
глубочайшей, с ядовитой болью вонзалась в мое сердце
мысль, что пройдет двадцать лет, сорок лет, а я все-таки, хоть и через сорок лет, с отвращением и унижением вспомню об этих грязнейших, смешнейших и ужаснейших минутах из всей моей жизни.
И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой
мысли заключается какое-то
глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого…
Толстой вообще относится к разуму с
глубочайшим недоверием. Сложная жизнь не укладывается для него в ограниченные рамки слов,
мыслей и убеждений. Твердость и определенность убеждений вернее всего свидетельствует об оторванности от жизни.
Однако что значит в этом смертно-серьезном деле голое понимание? Требуется что-то другое, гораздо более прочное и глубокое. «Позади твоих
мыслей и чувств, брат мой, стоит могучий повелитель, неведомый мудрец, — он называется Сам. Так говорил Заратустра». Этот «Сам» живет не пониманием, не
мыслями, а тем, что непосредственно исходит из
глубочайших глубин человеческой души.
Неточные совпадения
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять на мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по комнате. Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с
глубочайшим проникновением
мыслью.
Неукорененность в мире, который впоследствии в результате философской
мысли я назвал объективированным, есть
глубочайшая основа моего мироощущения.
Александров оживляется. Отличная, проказливая
мысль приходит ему в голову. Он подходит к первой от входа девочке, у которой волосы, туго перетянутые снизу ленточкой, торчат вверх, точно хохол у какой-то редкостной птицы, делает ей
глубочайший церемонный поклон и просит витиевато:
Порой с
глубочайшею, с ядовитою болью вонзалась в мое сердце
мысль: что пройдет десять лет, двадцать лет, сорок лет, а я все-таки, хоть и через сорок лет, с отвращением и с унижением вспомню об этих грязнейших, смешнейших и ужаснейших минутах из всей моей жизни.
Несмотря на то что я уже немало прочитал книг, любил читать стихи и сам начинал писать их, — говорил я «своими словами». Я чувствовал, что они тяжелы, резки, но мне казалось, что только ими я могу выразить
глубочайшую путаницу моих
мыслей. А иногда я грубил нарочито, из протеста против чего-то чуждого мне и раздражавшего меня.