Неточные совпадения
Мне
хотелось спать, я поужинал
с маленькими и лег в девять часов. А было воскресенье, и были гости. И за ужином у больших были блинчики
с дынным вареньем. Ели их и Миша и Юля. Я про это узнал только утром и горько заплакал. И спрашивал Юлю...
Отрочество, это тот хороший возраст, когда хорошую книгу
хочется перечитать десять, двадцать раз, когда
с каждым разом читать ее все приятнее.
Теперь мне неожиданно
захотелось переложить в стихи рассказ из хрестоматии Ходобая. Когда сочинилось четыре стиха
с рифмами, я подбодрился и стал сочинять дальше.
С неделю сочинял. Старался, потел, падал духом и опять подбадривался. Оживить рассказ не хватало фантазии, и я рабски старался держаться подлинника. В результате всех трудов получилось следующее замечательное произведение...
Кончились переходные экзамены из шестого класса в седьмой. Это были экзамены очень трудные и многочисленные, — и письменные и устные. Сдал я их
с блеском и в душе ждал, но боялся высказать громко: дадут награду первой степени. Очень
хотелось, как в прошлом году, получить книги, да еще в ярких, красивых переплетах.
Приятно было в работе чувствовать себя
с ними товарищем, — не
хотелось и здесь оставаться в стороне. Я сказал...
Я говорил, что
с седьмого класса перестал интересоваться отметками и наградами. Нет, должно быть, это было не так. Во всяком случае, помню, — мне очень
хотелось кончить курс
с золотою медалью; на словах высказывал полное безразличие и даже презрение, но в душе очень
хотелось.
Софье Аполлонов не понадобился ее Гейне, она взяла его у меня. Люба говорила, что у нее есть «Buch der Lieder» на немецком языке. Я попросил у нее книжку на лето, — очень мне нравился Гейне, и
хотелось из него переводить. Люба немножко почему-то растерялась, сконфузилась принесла мне книжку. Одно стихотворение («Mir traumt', i
сh bin der liebe Gott») [«Мне снится, что я бог» (нем.)] было тщательно замазано чернилами, — очевидно, материнскою рукою. А на заглавном листе рукою Любы было написано...
Я в душе ахнул, и в первый раз мне
захотелось приглядеться к Любе попристальней. Но так задушевно звучал ее голос, и
с такою ласкою смотрели на меня синие глаза, что очень скоро погасло неприятное ощущение.
Я
с иронией слушал, и мне
хотелось, чтоб этот кривляющийся горбун заметил мою ироническую улыбку. Помним! Мы хорошо помним рецензию Добролюбова На магистерскую диссертацию Ореста Миллера «О нравственной стихии в поэзии». Рецензия начиналась так...
Очень мне
хотелось быть знакомым
с такими, встречаться
с ними, хорошо разговаривать.
Пришел домой.
Захотелось перечитать «Дон-Кихота»
с новой, так неожиданно появившейся у меня точки зрения. Когда прочитал, окончательно убедился в правильности моего взгляда.
Захотелось изложить его на бумаге. Написал целую статью.
Помню мучительную дорогу, тряску вагона, ночные бреды и поты; помню, как в Москве, на Курском вокзале, в ожидании поезда, я сидел за буфетным столиком в зимней шубе в июньскую жару, и было мне холодно, и очень
хотелось съесть кусок кровавого ростбифа
с хреном, который я видел на буфетной стойке. В Туле мама по телеграмме встретила меня на вокзале. Мягкая постель, белые простыни, тишина. И на две недели — бред и полусознание.
А через две недели — новые похороны. В припадке острого душевного расстройства Гаршин бросился
с четвертого этажа в пролет лестницы и через несколько дней умер. Стискивалось сердце и не могло разжаться, нечем было дышать,
хотелось схватиться за голову, рыдать, спрашивать: «Да что же это делается?!»
Тут много субъективного, — может быть, оно было и не так, но у меня в душе отложилось такое впечатление: Михайловскому
хотелось думать, что перед ним — очередная полоса безвременья, равнодушные к общественной борьбе люди, которых заклеймит история и борьбу
с которыми она поставит ему в славу.
Конечно, этого ужасно
хотелось — увидеть его, говорить
с ним. Но явиться к нему, как тысячи назойливых, ненужных ему посетителей, пройти перед ним серым пятнышком в веренице серых безличностей — ни за что!
С молодым самолюбием думалось: поехал бы я к нему только в том случае, если бы он сам захотел со мною познакомиться.
— Я был наперед уверен, — промолвил он, — что ты выше всяких предрассудков. На что вот я — старик, шестьдесят второй год живу, а и я их не имею. (Василий Иванович не смел сознаться, что он сам пожелал молебна… Набожен он был не менее своей жены.) А отцу Алексею очень
хотелось с тобой познакомиться. Он тебе понравится, ты увидишь… Он и в карточки не прочь поиграть и даже… но это между нами… трубочку курит.
Много бы
хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать,
захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
Неточные совпадения
А при всем том страх
хотелось бы
с ним еще раз сразиться.
Пришел солдат
с медалями, // Чуть жив, а выпить
хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
Так вот что
с парнем сталося. // Пришел в село да, глупенький, // Все сам и рассказал, // За то и сечь надумали. // Да благо подоспела я… // Силантий осерчал, // Кричит: «Чего толкаешься? // Самой под розги
хочется?» // А Марья, та свое: // «Дай, пусть проучат глупого!» // И рвет из рук Федотушку. // Федот как лист дрожит.
Хотелось ему наказать"навозных"за их наглость, но,
с другой стороны, припоминалась осада Трои, которая длилась целых десять лет, несмотря на то что в числе осаждавших были Ахиллес и Агамемнон.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы
с короткими рядами. Но Левину
хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только
хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.