Неточные совпадения
И вместе с тем была у мамы как будто большая любовь к жизни (у папы ее совсем не было) и способность видеть в будущем
все лучшее (тоже не было у папы). И еще
одну мелочь ярко помню о маме: ела она удивительно вкусно. Когда мы скоромничали, а она ела постное, нам наше скоромное казалось невкусным, — с таким заражающим аппетитом она ела свои щи с грибами и черную кашу с коричневым хрустящим луком, поджаренным
на постном масле.
Я сидел
на стуле сзади
всех, беспокойно насторожившийся, давил внутреннюю дрожь и ощупывал оттопырившиеся карманы: в
одном было два куска булки, — питаться нам
всем первое время после пожара, в другом — куча вырезанных из бумаги и раскрашенных мною солдатиков: если наш дом сгорит, я буду продавать
на улице этих солдатиков и таким образом кормить семью.
— Как ты не понимаешь? Ты думаешь, он так
на одном месте и остановится? Он будет идти
все дальше и дальше, — в руки, в ноги, в голову. Порежешь руку, и из нее потечет понос; начнешь сморкаться, — в носовом платке понос.
Шли как-то немец с турком,
Зашли они в кабак.
Один тут сел
на лавку,
Другой курил табак.
А немец по-немецки,
А турок по-турецки.
А немец-то: «а-ля-ля!»
А турок-то: «а-ла-ла!»
Но русский,
всех сильнее,
Дал турку тумака,
А немец похитрее, —
Удрал из кабака.
Володя этот был рыхловатый мальчик, необычно большого роста, с неровными пятнами румянца
на белом лице. Мы
все — брат Миша, Володя и я — помещались в
одной комнате. Нас с Мишею удивляло и смешило, что мыло у Володи было душистое, особенные были ножнички для ногтей; волосы он помадил, долго всегда хорошился перед зеркалом.
На груди,
на плечах и
на бедрах я вывел себе красными чернилами буквы М. П. и каждый день возобновлял их. Товарищи мои в гимназии
все знали, что я влюблен.
Один, очень умный, сказал мне, что влюбленный человек обязательно должен читать про свою возлюбленную стихи. Я не знал, какие нужно. Тогда он мне добыл откуда-то, я их выучил наизусть и таинственно читал иногда Юле. Вот они...
Во-первых,
Один во
всей Туле он разъезжал в санках, запряженных в «пару
на отлете»: коренник, а с правой стороны, свернув шею кольцом, — пристяжная. Мчится, снежная пыль столбом,
на плечах накидная шинель с пушистым воротником. Кучер кричит: «поди!»
Все кучера в Туле кричали «берегись!», и только кучер полицмейстера кричал «поди!» Мой старший брат Миша в то время читал очень длинное стихотворение под заглавием «Евгений Онегин». Я случайно как-то открыл книгу и вдруг прочел...
Но самое замечательное, самое непонятное и
всего больше поражавшее мой ум было в нем то, что он только очень редкие фразы говорил по-русски, больше же
всего говорил
на великолепном французском языке, хотя кругом ни
одного француза не было.
И еще был
один такой урок, который тоже запомнился мне
на всю жизнь.
Все, что он делал, он делал, казалось мне, нарочно и мне назло. Стоило мне случайно увидеть его в гимназии или
на улице, — и
весь мой остальной день был отравлен воспоминанием о нем.
На его глазах я из кожи лез, чтоб отличиться; больше бы не мог стараться, если бы смотрела сама Маша Плещеева.
На сшибалке, например, когда он подходил и смотрел, — молодецки сшибаю
одного за другим, продвигаюсь вперед; украдкой взгляну
на него, — а он уж равнодушно идет прочь, ничуть не прельщенный моими подвигами.
И вдруг странно становилось: этот толстый неработающий человек в парусиновом пиджаке, — ему
одному принадлежит
весь этот простор кругом, эти горы сена и холмы золотистого зерна, и что
на него
одного работают эти десятки черных от солнца, мускулистых мужчин и женщин.
До шестого класса гимназии я искренно и полно верил в православного бога.
Одно время, с полгода, — помнится, было это в четвертом классе, — я переживал период аскетизма: постился с умилением, ходил
на все церковные службы, перед гимназией заходил к Петру и Павлу к ранней обедне, молился перед сном горячо и подолгу.
У меня, кроме
всех этих общих забот, была еще
одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел
на ледяные пальмы оконных стекол и медленно писал. Записывал темы для разговоров с дамами во время кадрили.
Никто эту тигру не видал, но зато очень многие видали тех, кто слышал о ней от людей, ее видевших или даже от нее пострадавших. И пострадавшие были
всё из самых ближних деревень. Десятского из села Хотуши она заела насмерть, прыгнув
на него из-за крестцов ржаной копны;
одной кургузовской девке выела щеку, когда она собирала в лесу грибы. Скотины же задрала — нет числа, особенно в лесах.
Я развращен был в душе, с вожделением смотрел
на красивых женщин, которых встречал
на улицах, с замиранием сердца думал, — какое бы это было невообразимое наслаждение обнимать их, жадно и бесстыдно ласкать. Но
весь этот мутный душевный поток несся мимо образов трех любимых девушек, и ни
одна брызг а не попадала
на них из этого потока. И чем грязнее я себя чувствовал в душе, тем чище и возвышеннее было мое чувство к ним.
В гимназии мы без стеснения курили
на дворе, и надзиратели не протестовали. Сообщали,
на какой кто поступает факультет.
Все товарищи шли в Московский университет, только я
один — в Петербургский: в Петербурге, в Горном институте, уже два года учился мой старший брат Миша, — вместе жить дешевле. Но главная, тайная причина была другая: папа очень боялся за мой увлекающийся характер и надеялся, что Миша будет меня сдерживать.
Все наши давно уже были во Владычне.
Один папа, как всегда, оставался в Туле, — он ездил в деревню только
на праздники. Мне с неделю еще нужно было пробыть в Туле: портной доканчивал мне шить зимнее пальто. Наш просторный, теперь совсем пустынный дом
весь был в моем распоряжении, и я наслаждался. Всегда я любил одиночество среди многих комнат. И даже теперь, если бы можно было, жил бы совершенно
один в большой квартире, комнат а десять.
Не в словах было дело, —
одним тоном можно бы было сказать
все — как любишь ее, как много думал о ней
на чужбине, как мучился сомнениями, как рад ее видеть.
Но я вижу, обстановка у вас роскошнейшая,
на одни серьги, которые у вас сейчас в ушах, два студента могли бы пройти
весь университетский курс.
А Дон-Кихот —
весь от книги, у него нет ни
одного поступка, свободно идущего из души, он
все время поглядывает
на себя со стороны и следит, чтобы в точности походить
на вычитанных им из книг странствующих рыцарей.
На следующем собрании был поднят вопрос, не ввести ли в кружок курсисток. Я этому очень обрадовался. Я
все еще не был знаком ни с
одной курсисткой, а курсистка мне представлялась идеалом женщины. Как будет хорошо, когда девушки будут участвовать в наших спорах, когда, опять, наконец, очутишься в женском обществе! Но Печерников решительно выступил против...
Ни
одной почти книжки народнически-прогрессивного журнала не обходилось без статьи о сектантах, открывались
все новые секты — дурмановцы, балабановцы, — рассказывалось об удивительных их достижениях
на пути чисто коммунистического жизнеустройства.
Позже я узнал, что метальщики уже с 26 февраля ежедневно к 11 часам утра выходили со снарядами
на Невский, подкарауливая царя. Встретил я Генералова в
одни из этих напряженных дней, — когда он, очевидно, возвращался с Невского после бесплодного ожидания проезда царя, и так обычно, как
все, шёл обедать в кухмистерскую, чтобы завтра снова идти
на свою предсмертную прогулку по Невскому.
После годового искуса фукс становился корпорантом, Он пользовался
всеми правами корпоранта, за исключением
одного, самого почетного: права носить цветную корпорантскую шапочку и такую же ленточку через плечо
на жилетке.
Одно только: почувствовал я крепко, что в медицине нельзя заниматься науками наскоком, кое-как, как занимался я
на историко-филологическом факультете в Петербурге, что
все силы и
все время нужно отдать науке, чтобы не выйти шарлатаном.
Одни отметали в сторону
все проклятые вопросы и устремляли внимание
на устройство собственного благополучия; другие, чтоб наркотизироваться, уходили в науку; третьи…
Грустно, грустно было за Катю. Неужели кто-нибудь из этих
всех окажется избранником? И кто? Белоруссов?
Один из «пудельков»? Катя прекрасно играла
на рояле, я убеждал ее ехать а консерваторию учиться. Но
на это у родителей не было средств. Кто же будет избранником?
— Я этого не думаю. Конечно, с уверенностью трудно еще сказать, тем более, что до сих пор
все ваши рассказы взяты из
одной сферы — детской жизни. Но, основываясь
на этих рассказах, я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.
Был товарищеский суд над
одним студентом-ветеринаром. В Дерпте, кроме университета, был еще ветеринарный институт. Для поступления в него требовалось окончание
всего только шести классов гимназии. Преподавание велось
на русском языке, и студенты были почти сплошь русские. Общий моральный и умственный уровень ветеринарных студентов был ниже общестуденческого уровня.
И боялся хоть
на одну фразу оторвать глаза от бумаги, под гнетом
все той же плотно вцепившейся в мозг мысли: «А вдруг забуду, что сказать дальше?» Свободно говорил в комиссиях,
на заседаниях правлений и президиумов.
— Холера от кого — от бога идет? Ну, и уповай
на бога, молись, кайся во грехах. А для них что бог, что помойная яма —
все одно.
Повторяю, отражения
всех этих взглядов в легальной литературе совершенно еще не существовало, когда Михайловский начал свою полемику против них. Положение получилось оригинальное. Михайловский писал статьи против марксистов, марксисты засыпали его негодующе-возражающими письмами, Михайловский возражал
на эти письма. Читатель был в положении человека, присутствующего при диалоге, где слышны речи только
одного из участников.
Белоусов потерял терпение а уехал домой, а Андреев
один отправился
на Курский вокзал: вокзальные буфеты торговали
всю ночь, и там можно было достать вина.
Паевой взнос определили в 200 руб., конечно, не возбранялось брать и несколько паев, и мы рассчитывали, что некоторые из членов, вошедших в товарищество, возьмут побольше
одного пая, напр., богач Н. Д. Телешов, владевший лично половиной
всей дачной местности Малаховки и огромным доходным домом
на Чистых прудах в Москве и, кроме того, женатый
на миллионерше Е. А. Корзинкиной, или богатый помещик А. К.