Среди деревьев мелькнул дом, тарантас подкатил к крыльцу. Вышла Софья Андреевна, радушная и любезная, со следами большой
былой красоты. Мы прошли на нижнюю террасу, где в это время пили кофе. Были тут дочь Льва Николаевича, Александра Львовна, сын Лев Львович, домашний доктор, — кажется, Никитин, — еще несколько человек взрослых и детей.
Неточные совпадения
И умер. И вот его хоронят. Все птицы идут за гробом. И сам соловей, — гордый, великолепный соловей, — говорит над его могилою речь: умерший не выделялся
красотою, не
было у него звонкого голоса, но он
был лучше и достойнее всех нас, у него
было то, что дороже и
красоты и всяких талантов...
Маши я больше никогда не видел. Слышал, что она
была замужем за губернатором и выдавалась своею
красотою.
Года через два-три, когда я прочел Писарева, я
был преисполнен глубокого презрения к Пушкину за его увлечение дамскими ножками. Но я вспоминал волнующие в своей
красоте пушкинские звуки, оглашавшие наш актовый зал, — и мне смутно начинало казаться в душе, что все-таки чего-то мы с Писаревым тут недооцениваем, несмотря на все превосходство нашего миросозерцания над образом мыслей Пушкина.
Увлечение мое морской стихией в то время давно уже кончилось. Определилась моя большая способность к языкам. Папа говорил, что можно бы мне поступить на факультет восточных языков, оттуда широкая дорога в дипломаты на Востоке. Люба только что прочла «Фрегат Палладу» Гончарова. Мы говорили о
красотах Востока, я приглашал их к себе в гости на Цейлон или в Сингапур, когда
буду там консулом. Или нет, я
буду не консулом, а доктором и
буду лечить Наташу. — Наташа, покажите язык!
Туда все время неслись мысли, там
была вся поэзия и
красота жизни.
И я рассказал, как Филипп восхищался ее
красотою, ее изяществом и умением танцевать, ее длинною и густою косою. Ее глаза радостно светились, и мне приятно
было.
И убедил-таки меня. То
есть скорее, — силою морально го своего давления заставил меня подстричься. Да как подстричься! У парикмахера я смог бы соблюсти
красоту, но папа стриг нас сам. И остриг он меня под гребешок догола!
Любовь
была чистая и целомудренная, с нежным, застенчивым запахом, какой утром бывает от луговых цветов в тихой лощинке, обросшей вокруг орешником. Ни одной сколько-нибудь чувственной мысли не шевелилось во мне, когда я думал о Конопацких. Эти три девушки
были для меня светлыми, бесплотными образами редкой
красоты, которыми можно
было только любоваться.
Физическая
красота, но главным образом какие-то неуловимые духовные особенности любимой личности (мужской или женской) заставляют нас именно ее считать выше всех остальных, представлять ее идеалом всех женщин (я говорю — женщин, потому что рассматриваю этот вопрос как мужчина), — и именно идеалом, то
есть образцом для всех других женщин.
Катя
была уже вполне сформировавшаяся девушка, она мучила душу своею необыкновенною
красотою, к ней тянуло по-новому, но общего тоже не чувствовалось.
Катя
была в полном расцвете
красоты, —
красоты целомудренно-строгой и удивительно благородной; никогда я больше не видел такой изящной и благородной женской
красоты.
В полном составе
были, конечно, все наличные члены редакции «Русского богатства».
Была издательница «Мира божьего» А. А. Давыдова, вдова известного виолончелиста, со следами
былой замечательной
красоты. Много
было других.
И правда: ей
было за шестьдесят лет, но и теперь она поражала сдержанно-гордой, властной
красотой и каким-то прирожденным изяществом. Что же
было, когда она
была молода!
Да, ему нужно
было и людям своего времени и всем народам вековечно и нерушимо запечатлеть в сердцах огромную
красоту человеческого существа, показать всем нам и обрадовать нас видимою для всех нас возможностью
быть прекрасными…
Случилось то же, что, бывает, случается в очень тихую и сильно морозную погоду. Вечер, мутная, морозная мгла, в которой ничего не разберешь. Пройдет ночь, утром выйдешь — и в ясном, солнечном воздухе стоит голый вчера, сад, одетый алмазным инеем, в новой, особенной, цельной
красоте. И эта
красота есть тихо осевшая вчерашняя мгла.
Я выступил в нашем издательстве с программой, которую в двух словах можно
было охарактеризовать так: утверждение жизни. Этим приблизительно все уже сказано: в сборниках наших не должно найти место даже самое талантливое произведение, если оно идет против жизни, против необходимости борьбы за лучшую жизнь, за перенесение центра тяжести в потусторонний мир, за отрицание
красоты и значительности жизни.
Тогда все люди казались ему евангельскими гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота, то
есть красота ее характера, склада ума, старых цельных нравов, доброты и проч., начала бледнеть. Кое-где мелькнет в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему животным тиранством, и в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни веком, ни воспитанием.
Неточные совпадения
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и приданого
было, что
красота, и в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю жизнь несчастною.
Но теперь Долли
была поражена тою временною
красотой, которая только в минуты любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.
Вскоре приехал князь Калужский и Лиза Меркалова со Стремовым. Лиза Меркалова
была худая брюнетка с восточным ленивым типом лица и прелестными, неизъяснимыми, как все говорили, глазами. Характер ее темного туалета (Анна тотчас же заметила и оценила это)
был совершенно соответствующий ее
красоте. Насколько Сафо
была крута и подбориста, настолько Лиза
была мягка и распущенна.
Он смотрел на ее высокую прическу с длинным белым вуалем и белыми цветами, на высоко стоявший сборчатый воротник, особенно девственно закрывавший с боков и открывавший спереди ее длинную шею и поразительно тонкую талию, и ему казалось, что она
была лучше, чем когда-нибудь, — не потому, чтоб эти цветы, этот вуаль, это выписанное из Парижа платье прибавляли что-нибудь к ее
красоте, но потому, что, несмотря на эту приготовленную пышность наряда, выражение ее милого лица, ее взгляда, ее губ
были всё тем же ее особенным выражением невинной правдивости.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна
была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его
красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только: