Неточные совпадения
— Я сказал,
что подумаю, но
что,
во всяком случае, необходимое условие — свобода слова и печати,
что иначе я просвещения
не мыслю. Они заявили,
что в принципе со мною совершенно согласны,
что меры против печати принимаются только ввиду военного положения. Уверяли,
что теперь большевики совсем
не те, как в прошлом году,
что они дорожат сотрудничеством интеллигенции. Через два дня обещались приехать за ответом.
Миллионы лет, в муках, трудах и борьбе, создавалась из первобытной слизи эта сверкающая красота, — и вот шагает по траве простой петух, и никто
не чувствует,
во что обошелся он жизни и какой он чудесно-необычайный…
—
Что?! — Матрос вскочил на ноги и с тесаком ринулся на Катю. —
Не устроим?! — Он остановился перед нею и стал бить себя кулаком в грудь. Поверьте мне, товарищ! Вот, отрубите мне голову тесаком: через три недели
во всем мире будет социальная революция, а через два месяца везде будет социализм. Формальный! Без всякого соглашательского капитализму!..
Что?
Не верите?!
Катя, широко раскрыв глаза, долго смотрела ему вслед. И вдруг прибойною волною взметнулась из души неистовая злоба. Господи, господи, да
что же это?! Сотни тысяч, миллионы понаделали таких калек. Всюду,
во всех странах мира, ковыляют и тащатся они, — слепые, безногие, безрукие, с отравленными легкими. И все ведь такие молодые были, крепкие, такие нужные для жизни… Зачем? И
что делать, чтоб этого больше
не было?
Что может быть такого, через
что нельзя было бы перешагнуть для этого?
— Да, конечно, это полное ваше право. Но завтрашний номер, воскресный, уже сверстан, в понедельник газета
не выходит. Так
что, к сожалению, сможем поместить только
во вторник… А кстати, профессор:
не можете ли вы нам давать время от времени популярно-научные статьи, доступные пониманию рабочей массы? Мы собираемся расширить нашу газету.
Во вторник письмо
не появилось, и редактор по телефону очень извинялся. Потом оказалось, метранпаж затерял заметку. Редактор просил непременно прислать новую и опять очень извинялся. Наконец, оказалось, — времени прошло уже столько,
что решительно
не имело смысла печатать: все давно уже забыли и о самом-то празднике.
Арестовали в саду
во время работы Афанасия Ханова. Арестовали почему-то и Капралова, увезли обоих в город. Гребенкин скрылся. Тимофей Глухарь тоже скрывался, а вечером, в сумерках, бегал по дачам и просил более мягкосердечных дачников подписать бумагу,
что они от него обиды
не имели. Почтительно кланялся, стоял без шапки.
— Вот. В том и ужас,
что другого пути нет. Миром, добром, любовью ничего нельзя добиться. Нужно идти через грязь и кровь, хотя бы сердце разорвалось. И только помнить,
во имя
чего идешь. А вы помнили, — иначе бы все это вас
не мучило. И нужно помнить, и
не нужно делать бессмысленных жестокостей, как многие у нас. Потому
что голова кружилась от власти и безнаказанности. А смерть, — ну,
что же,
что смерть!
Долли пошла в свою комнату, и ей стало смешно. Одеваться ей
не во что было, потому что она уже надела свое лучшее платье; но, чтоб ознаменовать чем-нибудь свое приготовление к обеду, она попросила горничную обчистить ей платье, переменила рукавчики и бантик и надела кружева на голову.
Леонтий, разумеется, и не думал ходить к ней: он жил на квартире, на хозяйских однообразных харчах, то есть на щах и каше, и такой роскоши, чтоб обедать за рубль с четвертью или за полтинник, есть какие-нибудь макароны или свиные котлеты, — позволять себе не мог. И одеться ему было
не во что: один вицмундир и двое брюк, из которых одни нанковые для лета, — вот весь его гардероб.
— Да вот же всё эти, что опивали да объедали его, а теперь тащат, кто за что схватится. Ну, вот видите, не правду ж я говорила: последний халат — вот он, — один только и есть, ему самому, станет обмогаться,
не во что будет одеться, а этот глотик уж и тащит без меня. — «Он, говорит, сам обещал», перекривляла Афимья. — Да кто вам, нищебродам, не пообещает! Выпросите. А вот он обещал, а я не даю: вот тебе и весь сказ.
Для Степана Михайлыча это было дело обыкновенное; он же, выходя, немножко отряхнулся по привычке и утерся, а Софья Николавна не подозревала, что так искусно и сильно напудрена, и сам свекор расхохотался, глядя на свою невестку; она же смеялась больше всех, шутила очень забавно и жалела только о том, что нет зеркала и что
не во что ей посмотреться, хорошо ли она убрана на бал.
Неточные совпадения
Городничий.
Что, Анна Андреевна? а? Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно: тебе и
во сне
не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Городничий. И
не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и
во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде.
Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Так как я знаю,
что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому
что ты человек умный и
не любишь пропускать того,
что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать
во всякий час, если только уже
не приехал и
не живет где-нибудь инкогнито…
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В
чем счастие солдатское? // Да
не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, //
Что в двадцати сражениях // Я был, а
не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и
во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти
не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!