Неточные совпадения
Духом и воплощение Духа в наиболее праведных
людей, которые таким образом
становятся «христами».
Если бы
люди веры
стали рассказывать о себе, что они видели и узнавали с последней достоверностью, то образовалась бы гора, под которой был бы погребен и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может быть до конца убежден, ибо сомнение есть его стихия, он может быть только уничтожен, уничтожить же его властен Бог Своим явлением, и не нам определять пути Его или объяснять, почему и когда Он открывается. Но знаем достоверно, что может Он это сделать и делает…
В своей
статье В. И. Иванов писал: «То, что есть религия, воистину родилось из «Ты», которое
человек сказал в себе тому, кого ощутил внутри себя сердцем…» (там же.
Весь оккультизм есть расширение имманентного в сторону доселе трансцендентного, причем
человек, преобразуя самого себя, и сам
становится существом иного мира, именно того, который он познает.
Человек делает в ней усилие выйти за себя, подняться выше себя: в молитве Трансцендентное
становится предметом человеческого устремления как таковое, именно как Бог, а не мир, не
человек, как нечто абсолютно потустороннее.
И в то же время, когда молитва «услышана», когда она горяча и вдохновенна, когда достигается ее устремление — коснуться Трансцендентного, дохнуть им, она содержит в себе и достаточное, даже единственно возможное удостоверение в существовании Трансцендентного и в Его снисхождении к
людям: она получает Трансцендентное как имманентное, причем оно
становится соприсущим имени Божию, в котором призывается Трансцендентное.
Но
человек сам должен совершать это усилие, осуществлять это устремление, поэтому вера есть жизненная задача, подвиг, ибо она может
становиться холоднее или огненнее, беднее или богаче.
Т. 1).], напротив,
человек должен преодолеть свою эмпирическую человечность, совлечь себя,
став оком мирового разума, абсолютного духа, слившись с его самомышлением.
Для того, кто уяснит себе эту действительную точку зрения оккультизма, отпадает также и возражение, будто чрез то, что положение вещей в известном смысле предопределимо,
становится невозможной какая-либо свобода
человека.
«Делание заповедей»
становится путем к Богу, а вместе и возможностью религиозного преткновения для
человека, ибо, по слову ап. Павла, от закона или заповеди рождается грех, а вне закона греха не существует [«Неужели от закона грех?
Каждая религия, как только она
становится не достоянием отдельного
человека, ее основателя, но сообщается и другим (а сообщаться она стремится неудержимо), организует особую общину; нет религии, нет даже самой ничтожной секты, которая бы не организовалась в ecclesia [В Древней Греции ecclesia означала народное собрание; в христианстве — церковь.] или ecclesiola.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся Бог — Слово, Он же есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате
человек Иисус: история
становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
Объект религии, Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее миру и
человеку, но, с другой, он открывается религиозному сознанию, его касается, внутрь его входит,
становится его имманентным содержанием.
Бог же, который
стал бы совершенно имманентен, и только имманентен, не был бы Богом, это был бы
человек или мир, взятый в своей последней глубинности.
Религия возможна лишь постольку, поскольку трансцендентное Божество, неизреченная и недомыслимая тайна, открывается
человеку и Абсолютное
становится для
человека Богом (ибо, по выражению Ньютона, Deus est vocatio aequivoca [Бог есть призыв равного к равному (лат...
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική) сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми
людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность
становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
Поэтому если
человек хочет уподобиться Богу, он должен
стать отрешенным» [Idid., «Von der Abgeschiedenheit», I, II fg., рус. пер.55 и cл.].
Таким образом, для
человека быть личностью есть действительно преимущество, ибо лишь чрез это
становится он сообразен своему собственному глубочайшему существу…
Две бездны в душе
человека: глухое ничто, адское подполье, и Божье небо, запечатлевшее образ Господен. Ведома ему боль бессилия, бездарности: стыдясь нищеты своей, брезгливо изнемогает он в завистливом и душном подполье. Но любовь спасающая дает крылья гениальности, она научает
стать бедняком Божьим, забыть свое я, зато постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия. Она научает всему радоваться как дитя, благодарить как сын.
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и философию, должна иметь силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед
человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом,
стать выше ума, и именно этот путь указуют
люди христианского, религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Т. 8. С. 317).] это значит, что мир
станет ощутительно софиен, но уже не творчеством и самотворчеством
человека, а творческим актом Бога, завершительным «добро зело» твари, излиянием даров Св.
Но раз возникнув, зло, как и добро,
становится многочастно, многообразно и многолико, оно существует уже и как космическое начало, — зло в природе, и как антропологическое, — злая воля в
человеке.
И тогда во свете преображения спадет со всех них позор их кажущейся «антиидейности» и проклятие их «звериности», и вновь
станут они младшими братьями и друзьями
человека.
Господь Иисус
стал воистину
человеком, восприял всю полноту человеческой природы, а потому и искупил ее Своею Кровию.
Именно эта потенциальная абсолютность человеческого творчества, которая не
становится актуальной, и порождает его трагедию, которой
человек не испытывает, только погружаясь в самодовольство и духовную лень.
В Адаме перстном начертан лик Адама Небесного и преднамечено их конечное соединение [Церковь поет: «Солгася древле Адам и Бог возжелев быти не бысть;
человек бывает Бог, да Бога Адама соделает» — обманулся древле Адам и, возжелав быть Богом, не
стал Им;
человеком становится Бог, чтобы сделать Богом Адама (Из стихирь на хвалите праздника Благовещения).].
Как созданный из земли,
человек имеет в себе тварное все, но. будучи создан после всех творений, он стоит выше их всех [По учению Каббалы, до создания
человека земля еще не давала плодов: «лишь когда создан был
человек, рождающая сила земли
стала видима миру… все произведения, как неба, так и земли, не появлялись ранее сотворения
человека; небо удерживало дождь, а земля удерживала производительную силу, которую имела…
Когда же
человек согрешил, все было взято из мира, и земля
стала проклятой…
Если чувственность, телесность мира не есть болезнь или субъективное только состояние, но самостоятельная стихия бытия, то пол не может остаться лишь внутри
человека, но должен осуществиться и во плоти, раздвоиться в ней, чтобы, ощутив это раздвоение, двум
стать «в плоть едину».
К числу прирожденных и добровольных «скопцов» принадлежат и
люди «третьего пола», как мужчины, так и женщины, которые признают влюбленность или «духовную брачность», но гнушаются браком и особенно деторождением по разным идеологическим основаниям (сюда относится прежде всего главный идеолог «третьего пола» Вл. Соловьев с его
статьями о «Смысле любви» [Из числа наших современников особенно следует назвать 3.
Образ Божий засиял в
человеке полным своим светом, и в нем
стало обозначаться подобие Божие. Начался
человек, с его собственным путем богоуподобления, творческим осуществлением своего истинного образа. Но здесь-то и подстерегало
человека роковое и решительное искушение.
Первозданному
человеку законом целомудренного бытия, силою которого он воссоединял в себе весь мир,
становясь царем его, была любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
С возрастанием
человека оно
становилось бы для него все понятней и радостней.
«
Став как боги»,
человек прежде всего почувствовал себя нагим, беспомощным и смущенным и поспешил «скрыться между деревьями» от лица Господа, пытаясь погрузиться в стихию мировой жизни и в ней замкнуться.
В суде Божием над Адамом определяется и та перемена, которая произошла в положении
человека в мире: он из царя природы
становится ее невольником и из художника или садовника в раю Божием хозяином и земледельцем.
Человек обрекается на хозяйство, возникает «труд в поте лица», все
становится хозяйственным и трудовым.
Удаление Божества от мира, Его «трансцендентность», за известными пределами
становится равносильной практическому Его отрицанию, чувство отъединенности
человека от Бога приводит его к миробожию.
Психологизм, таким образом углубляясь,
становится космизмом, берет
человека уже как существо микрокосмическое.
Тварь здесь заслоняет Бога,
становится между Ним и
человеком.
Христос Своим появлением в человечестве, Своими страданиями и смертию лишь совершил посредничество как
человек, но Он есть вечный посредник, посредник между Богом и
людьми, начиная от эпохи мира (von Weltzeiten hin),
стало быть, уже посредник и в язычестве.
Миротворение есть акт божественного всемогущества и вместе любви-смирения. Мир создан ради
человека и в
человеке, который по предназначению своему есть deus creatus, «бог по благодати». Бог породил в бесчувственно хладном ничто род сынов Божиих, призванных
стать богами, — но не по хищению, которым обольстил
человека змей, а по благодати сыновнего послушания.
Мир, созданный на основе человеческой свободы, не может быть разрушен или уничтожен, хотя бы он благодаря ей и «не удался», а
люди превратились бы в сынов сатаны,
стали бы воплощенными дьяволами (на это и рассчитывал сатана, прельщая Еву: он мечтал узурпировать мир, чтобы сделать его игрушкой своего властолюбия, пародирующего божественное всемогущество, — предметом jeu satanique [Сатанинская шутка (фр.).]).
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом мира и
человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы,
статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
2:6-10: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил самого себя, приняв образ раба, сделавшись подобным
человекам и по виду
став, как
человек; смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной.
Только сделавшись вполне
человеком, кроме греха [Поэтому выражение Фил. 2:7: «сделавшись подобным
человекам и по виду
став как
человек» не может пониматься докетически.
Христос
стал абсолютно имманентен
человеку и чрез него миру.
Он совершенно заместил собой «ветхого Адама» и
стал «новым Адамом» для всего человечества [«Так и написано: первый
человек Адам
стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий…
Поэтому, хотя близок и ныне Христос
людям чрез Церковь Свою, и эта близость опытно удостоверяется в таинствах церковных, но это не та еще, радостная и вместе страшная близость, в которую
станет Он ко всей твари после второго Своего пришествия и воскресения из мертвых.
Падший
человек сохранил в себе образ Божий, как основу своего существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его
становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны объективное условие его падения, соблазна собственной силой заключалось в его исключительной одаренности).
Эта общая поврежденность жизни с очевидностью обнаруживается в смерти: ничто сделалось настолько актуальным в
человеке, что получило силу разлагать его состав,
стала обнажаться изнанка его бытия — небытие.