Неточные совпадения
Пример подобного отношения являет тот же Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание сознания, не включил, однако, особой «критики
силы религиозного суждения», между тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
На подлинно
религиозный путь вступил лишь тот человек, кто реально на своей жизненной дороге встретился с божеством, кого настигло оно, на кого излилось превозмогающей своей
силой [«Дважды рожденные» у Джемса.
Сказанное дает основание и для суждения о пределах
религиозного гнозиса, или вообще о гностическом направлении в религии, которое всегда существовало, в настоящее же время проявляется с наибольшею
силой, с одной стороны, в метафизическом рационализме, а с другой — в так называемом теософическом движении, точнее, в современном оккультизме.
«Для эпох неудержимого упадка определенной религии характерно, что исполнения
религиозного искусства процветают здесь как никогда при иных обстоятельствах, между тем как творческая способность к созданию
религиозных произведений подлинного величия и настоящей глубины угасает вместе с неомрачимым доверием и непоколебимой
силой веры.
Молитвенный пламень этого псалма через тысячи лет с прежней
силою зажигает душу. Вот настоящая конкретная
религиозная этика, и перед лицом ее с какою
силой чувствуется убожество и безвкусие автономно-этических построений, — этики, притязающей быть религией или желающей обойтись совсем помимо религии. Псалмопевец обличает Канта.
Вера есть, быть может, наиболее мужественная
сила духа, собирающая в одном узле все душевные энергии: ни наука, ни искусство не обладают той
силой духовного напряжения, какая может быть свойственна
религиозной вере.
Сила веры, ее, так сказать, гениальность измеряется именно той степенью объективности, какую в ней получает религиозно открываемая истина: такая вера призывается двигать горами, от нее требуется свою объективность
религиозной истины ставить выше объективности эмпирического знания, которое говорит, что гора неподвижна: crede ad absurdum [Верь до абсурда (лат.)], таков постулат веры.
Двоякою природой
религиозной веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в
силу которого она может быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны, пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к
религиозной эмпирии, к исторически-конкретным формам религиозности.
Но догматическая формула есть только приблизительная, притом неизбежно односторонняя, в
силу указанного своего происхождения, попытка выразить в понятиях
религиозное содержание.
Миф возникает из
религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных
сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Но это соображение имело бы
силу лишь в том случае, если бы догматические понятия были непосредственным орудием
религиозного познания; для такой цели понятия были бы, конечно, негодным средством.
Этот же акосмизм роковым образом приводит его к монизму, хотя он, как натура глубоко
религиозная, от его отвращается всеми
силами души, и он же роднит его философию с спинозизмом.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в
силу своего
религиозного коэффициента, а не по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к тому преизобильному восприятию софийности природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще людям духоносным и может быть свойственно природе человека.
При недолжном, неправом к ним отношении
силы души мира становятся чарами природы, орудием для колдовства, отсюда при магическом отношении к природе получается уклон в сторону
религиозных извращений.].
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и философию, должна иметь
силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом, стать выше ума, и именно этот путь указуют люди христианского,
религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Метафизика не в
силах дать положительного ответа на этот основной вопрос
религиозной антропологии, а может наметить только предельные, отрицательные его грани.
В иудействе и язычестве с наибольшей
силой противопоставились две антиномически сопряженные стороны
религиозного сознания, оба его полюса: трансцендентность и имманентность Бога миру, и только христианство было в
силах чрез боговоплогцение «примирить» (по слову ап. Павла) расколовшееся
религиозное самосознание.
В этом смысле христианство есть абсолютная религия, ибо именно в нем до конца обнажается основная
религиозная антиномия и изживается с наибольшей остротой: здесь ощущается и совершенная близость Бога, но и с тем большей
силой чувствуется Его удаленность.
Вера в теократическую помазанность власти в язычестве связывалась с общим его
религиозным натурализмом: как в живых ликах природы оно видело иконы Божества, так и в естественной иконе власти усматривало уже явное присутствие
силы Божества, тем совершая благочестивое идолопоклонство.
Совершив, в
силу роковой ограниченности своей, ошибку в оценке частных проявлений теократического принципа, оно осталось вполне правым в общем определении
религиозной природы власти, и его прозрения заслуживают здесь глубокого, проникновенного внимания.
Человечество долгие века жило непосредственной социально-органической жизнью, причем все общественные формации, даже и самые тяжелые, освящались
силою давности и утверждались
религиозной санкцией: касты, рабство, крепостничество рассматривались как непреложные и почти богоустановленные устои жизни, благодаря чему они утрачивали часть своей ядовитости и тяготы.
Общественному устройству прямо приписывалась теократическая основа, и за ним стояла
сила религиозной традиции и социального консерватизма.
Но здесь мы действительно имеем проблему, которая превышает наши человеческие
силы, здесь нужно
религиозное событие, новый опыт и новое слово.
Неточные совпадения
Долго еще находился Гриша в этом положении
религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой
силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Но слова о ничтожестве человека пред грозной
силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа
религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую
силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем
религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на
религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
И в отпавшем от веры, по-современному обуржуазившемся русском человеке остается в
силе старый
религиозный дуализм.
Славянофилы хотели оставить русскому народу свободу
религиозной совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во власть
силы, неограниченно управляющей русским народом.