Неточные совпадения
Т. 1. С. 140).], и, чтобы не подвергнуться очистительной и убийственной карме [Карма — букв.: «деяние», «поступок» — одно из главных понятий индийской философии, обозначающее в самом широком смысле совокупность всех человеческих поступков и их последствия в его последующих существованиях.] дальнейшего диалектического
процесса, на который обречено отвлеченное от всякого содержания или окачествования
бытие у Гегеля, надо с самого же начала спасти его от превращения в ничто определенным что.
В действительности мы знаем, что эта философская дедукция земли и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического
бытия, которое отнюдь не соглашается быть только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное
бытие не с сознательной стороной
бытия (Bewusst-Sein) или идеальным
бытием, но непосредственно с реальным и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного
бытия продумать
процесс абсолютного, вечного, досознательного и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
Мировому
бытию может быть, далее, приписана некоторая, хотя и ущербленная, реальность, производная от Абсолютного; так стоит дело в системе статического пантеизма Спинозы, а также и динамического пантеизма Гартмана и Древса: мир возникает, согласно учению последних, вследствие некоторого «скандала» в абсолютном, — появления слепой и бессмысленной воли к
бытию, вызвавшей против себя логическую реакцию в недрах абсолютного, причем для ликвидации этого недоразумения потребовался целый мировой
процесс.
Бог же волен ввести себя в трагический
процесс мировой истории, в себе и для себя оставаясь от него свободным, поэтому в самом Абсолютном нет места трагедии, которая коренится в противоборстве раздробленных сил относительного
бытия.
Но, с другой стороны,
процесс миротворения есть, в глазах Шеллинга, и объективно-теогонический (как он многократно и определяет его), именно в нем получают
бытие, «напрягаются» (Spannung) «потенции» в Боге, которые, в состоянии проявленности чрез мир, соответствуют трем ипостасям Св.
Бог, силою Своею вызывая мир к
бытию, присутствует и во времени, ибо в нем протекает
процесс теофанический, который есть в то же время и теогонический.
В этой свободе твари, опирающейся на тварное ничто, божественные начала
бытия существуют не в силе и славе своей, не в лике вечности, в которой они не ведают развития и восполнения, ибо не нуждаются в них, но во временном становлении, как тема и вместе задача мирового
процесса, его данностъ-заданностъ, что дает наиболее точную формулу для определения и тварной свободы, и тварного творчества.
Но рядом с этим мир имеет и низшую «подставку» — υποδοχή [Более точный перевод: подоснова, «субстрат» (греч.).], которая есть «место» распавшейся, актуализированной множественности, находящей свое единство лишь во временно-пространственном
процессе, в становлении, бытии-небытии; слои
бытия переложены здесь слоями небытия, и
бытие находится в нерасторжимом, как свет и тень, союзе с небытием.
Потому роковой двойственностью отличаются все
процессы жизни: рост неразрывно связан с разрушением, он есть движение навстречу неизбежному, неотвратимому концу; с каждым днем и часом своего
бытия и цветения все живое приближается к смерти и разрушению, и эта неразрывность жизни и смерти представляет одну из величайших загадок
бытия.
Однако такая свобода, т. е. абсолютный произвол (каковой невозможен в теперешней жизни, где свобода и необходимость смешаны неразрывно в жизненном
процессе, так же как
бытие и небытие), не имеет в себе устойчивости, как напрягающаяся самость.
Неточные совпадения
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в
процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального
бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
Между тем, отрицая в человеке человека — с душой, с правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке
бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом
процессе жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу.
Можно сказать, что борьба народов за историческое
бытие имеет глубокий моральный и религиозный смысл, что она нужна для высших целей мирового
процесса.
Тот же, кто не хочет никакой жестокости и боли, — не хочет самого возникновения мира и мирового
процесса, движения и развития, хочет, чтоб
бытие осталось в состоянии первоначальной бездвижимости и покоя, чтобы ничто не возникало.
Сначала я себе это формулировал так, что есть первичное
бытие до
процесса рационализации и что оно и есть подлинное
бытие, которое познаваемо не через понятие.