Неточные совпадения
Получая новые впечатления от жизни, будет ли то Ледовитый океан или остров Цейлон, эскимосы или зулусы, бразильские бабочки или вороны, Большая Медведица или Солнце, — во всем этом человек ощущает себя в имманентном
мире,
едином во всем многообразии.
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается, есть
единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим, в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с
миром, «списания», но не «спасенности».].
Итак, которые удостоились увидеть зараз всеми вместе чувствами, как одним из многих чувств, сие всеблагое, которое и
единое есть и многое, поелику есть всеблагое, те, говорю, поелику познали и каждодневно познают разными чувствами
единого чувства разные вместе блага, как
единое, не сознают во всем сказанном никакого различия, но созерцание называют ведением, и ведение созерцанием, слух зрением, и зрение слухом» (Слова преп. Симеона Нового Богослова. I, 475).], хотя бы и оккультного, «мудрости века сего» [«Ибо мудрость
мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3:19).].
«Бог, — говорит Платон в «Тимее», — пожелавши возможно более уподобить
мир прекраснейшему и вполне совершенному среди мыслимых предметов, устроил его как
единое видимое живое существо, содержащее все сродные ему по природе живые существа в себе самом «(Платон.
Эта божественная Первооснова
мира и бытия есть и общая субстанция
мира, ибо все обосновывается в
Едином, имеет в нем и причину, и цель, существует только его животворящей силой.
Мир не создается актом творения, он происходит из
Единого, как бы изливаясь из божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Так как все представляет собой энергию
Единого абсолютного лишь на разных ступенях совершенства, то по отношению к
миру эта система, по справедливой характеристике Целлера [Zeller.
В системе Плотина посредствующую роль между
Единым и
миром играет νους [Нус (греч. — ум, разум) — одна из основных категорий античной философии, разработанная Анаксагором и последующими философами.], образующий второе и не столь уже чистое единство — мышления и бытия, а непосредственным восприемником влияний νους служит Мировая Душа, имеющая высший и низший аспект, и она изливается уже в не имеющую подлинного бытия, мэоническую (μη δν) и потому злую материю.
Единое у Плотина неизбежно получает двойственную характеристику: будучи первоосновой, имманентной всякому бытию, оно в то же время остается выше всякого бытия, как трансцендентное
миру и простое
Единое.
Таков излюбленный мотив пантеистически, неоплатонически окрашенной мистики Эккегарта: обращать все к изначальному ничто, в котором пребывает единство и Бога, и
мира в
Едином.
Система религиозного монизма может принимать различные очертания в зависимости от того, в каком смысле разрешается вопрос о происхождении множественности, — бога и
мира, — в
едином Ничто.
Единое абсолютное, Εν, одновременно оказывается в нем и трансцендентным, и имманентным
миру,
мир же есть сумерки абсолютного, которые сгущаются тем больше, чем глубже он погружается в свое бытие.
Зачем и почему происходит эта эманация
мира из
единого Ничто, на это не может быть ответа, и не находим его мы и в учении Плотина:
мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в то же время
мир является у Плотина местом для исправления и вразумления душ, отяжелевающих и испадающих из лона абсолютного.
Все эти четыре вида природы суть лишь разные аспекты, моменты или положения
единой природы: все есть одно, и все есть Бог; поэтому метафизика Эриугены принципиально сближается с учением Плотина об отношении
Единого и
мира.
Как нужно понимать божественное ничто в учении Беме: как трансцендентное НЕ-что, или как эккегартовское Gottheit, или как гегелевское диалектическое ничто, из которого вытекает с необходимостью все и в котором завито это все, или как спинозовскую субстанцию, лежащую в основе модусов, или как плотиновское
Единое, из которого эманирует
мир?
Парменид учит нас, что есть только бытие, небытия же вовсе не существует; правда, он имел при этом в виду свое неподвижное, абсолютное
Единое, субстанцию
мира, которой только и принадлежит бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому понятию абсолютного, очевидно, не имеет никакого значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию Абсолютного, к творческому акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
У этого энтузиаста природы, как только этот энтузиазм ведет его в сторону пантеизма, к отождествлению мировой души с Божеством,
мир с своею множественностью теряет свою самобытность, получая значение акциденций
единой неподвижной субстанции [Дж.
Три ипостаси, по Савеллию, — это три различные формы внешнего проявления в
мире единого Божества.], необходимо признать, что этим учением он вносит процесс в само Божество и тем самым впадает в противоречие с «собственным утверждением трансцендентности, а потому и абсолютности Бога.
Божественные энергии, струящиеся в
мир, откровения Божества в твари, вносят тем самым различимость в само Божество, которое постольку уже перестает быть чистым НЕ для
мира, но, раскрывая внутрибожественную жизнь, делает ведомым то, что неведомо, вносит в имманентное сознание то, что ему трансцендентно, так сказать, дробит и множит Божество, как
единый солнечный луч дробится и множится в своих отражениях и преломлениях.
Однако это возражение было бы неотразимо лишь в том случае, если бы
мир идей представлял собою самодовлеющую божественную сущность, сонм богов без
единого Бога.
«Чистый разум» преходящ, а его природа условна и относительна, она связана с ограниченностью и условностью нашего восприятия
мира вещей взаимно отталкивающихся, многого, которое не становится
единым, а только объединяется и связывается.
Но это не значит, чтобы увековечены были в
мире идей эмпирические черты земной жизни Сократа, ибо они принадлежат не вечности, но временности; они могут быть вековечно запечатлены лишь в
едином слитном акте, синтезе времени.].
Мир имеет высшую основу в царстве идей, или Софии, в которой согласно существует
единое и многое, индивидуальное и общее, одно и все в положительном всеединстве.
Павел дает такое определение языческих богов: «мы знаем, что идолы в
мире ничто и что нет иного Бога, кроме
Единого.
Мир, взятый в себе, есть иерархия «богов», космос или лад, в котором звучно и согласно сливаются в
едином аккорде многие его голоса.
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом
мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы
единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
Когда бы все так чувствовали силу Гармонии! Но нет: тогда б не мог И
мир существовать; никто б не стал Заботиться о нуждах низкой жизни, Все предались бы вольному искусству! Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Факт культа, как и искусства, наглядно свидетельствует о той истине, что не о хлебе
едином живет человек, что он не есть economic man, меряющий
мир меркантильным аршином, но способен к бескорыстию и вдохновению.
После явления в
мире единого истинного Царя Христа языческая теократия, связанная с обожествлением главы государства, сделалась невозможна: она оказалась бы хулой и кощунством, ибо уже обнаружилось все действительное расстояние между земной властью и теократией.