Неточные совпадения
В религии человек ощущает, что его видят и знают, прежде чем он сам себя узнал, но вместе
с тем он сознает себя удаленным, отторгнутым от
этого благого источника жизни,
с которым стремится восстановить
связь, установить религию.
Впрочем, на пути точного трансцендентального анализа здесь и нет выбора —
в религии неизбежно приходится иметь дело
с этой сопряженностью противоположных логических полюсов, их взаимоотталкиванием и постоянным притяжением:
в категориях религии трансиендентно-имманентное есть основное формальное понятие,
в котором осознается
связь с божеством.
С. 581 750.], говорит о вере как установляющей бытие предмета и скрепляющей собой эмпирические показания и их логическую
связь: согласно
этому учению, акт веры присутствует
в каждом познавательном акте [
Эта теория подвергнута разбору проф. А. И. Введенским
в его сборнике «Философские этюды»
в очерке под заглавием: «Мистическая теория познания Соловьева».].
Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко
в стороне от области религии: воспринимать
в нашу жизнь и вдохновляться
в этих воздействиях (вселенной) и
в том, что они пробуждают
в нас, всем единичным не обособленно, а
в связи с целым, всем ограниченным не
в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за
эти пределы и, напр., глубже проникнуть
в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой…
Религия, religio, есть
связь не только человека
с Божеством, но и человека
с человечеством, или последнее и предельное его утверждение
в своей человечности, притом
связь эта крепче, онтологичнее, нежели всякая иная: поэтому «религиозный индивидуализм» есть горячий лед, круглый квадрат.
Если же философии реально доступна не истина, а лишь истинность, теоретическая причастность сверхтеоретической Истине,
этим установ‑II ястся не только происхождение ее из греховной расщепленности бытия, но и реальная
связь с этой Истиной, которая открывается
в философии и говорит философствующему разуму на языке, ему доступном.
Но по поводу истин, возвещаемых
в этих мифах, и
в связи с ними Платон еще и философствовал, и эти-то куски его του διαλέγεσθαι [Букв.: ученая беседа, диалог (греч.) — основной жанр философских сочинений Платона.] и составили ту сокровищницу платонизма, которую все более научается ценить и наше время.
Самой выдающейся чертой мистики Эккегарта является то, что отрицательное богословие
в связи с учением об Abgeschiedenheit, сливающей мир и человека
с Богом, приводит его к признанию не трансцендентности Бога, но максимальной Его имманентности: черта между Богом и тварью совершенно стирается, различие их преодолевается
в превышающем его единстве [
В связи с учением об отрешенности Эккегарт развивает свое важнейшее учение о Gott и Gottheit, о чем
в след, отделе.]. Но об
этом ниже.
Это возникновение не может мыслиться по категории причинной
связи, мир не есть следствие, а Бог не есть его причина, и
это не только потому, что Бог понятый как первопричина уже включается
в причинную цепь,
в область относительного, но и потому, что causa aequat effectum [Причина равна действию (лат.).], причина объясняет следствие, лишь находясь
с ним
в той же плоскости, при творении же мы имеем, μετάβασις εις άλλο γένος, скачок от Абсолютного к относительному, и причинное объяснение здесь не пользует нимало.
Этот анализ ставится
в связь с учением об относительности бытия,
в силу которой всякое бытие есть
в одном отношении бытие,
в другом — небытие, что раскрывается при анализе движения и изменения.
В тотемизме, столь распространенном
в истории, проявляется та же интуиция всеживотности человека, причем, избирая определенное животное своим тотемом и изображая его на своем гербе или знамени, данное племя выражает
этим чувство нарочитой
связи с ним, особенной подчеркнутости
этого свойства
в своем характере.
Этот духовный склад находится
в связи и
с своеобразным нарушением духовного и эротического равновесия и ослаблением одних жизненных функций при гипертрофированном развитии других, при особенной жадности к жизни, «метафизическом эгоизме», монадности.
Эта организация искусств приводила самое большее лишь к тому, что становились возможны общие достижения совместных искусств, причем все они оставались самими собой, преследуя свои частные художественные задания, хотя и
в связи с объединяющими задачами культа.
Эти последние сплетены
с общим ходом истории, но
эта связь лежит так глубоко, что недоступна природному, непросветленному благодатию Божией человеку; она раскрывается
в откровении, но и оно остается запечатленной тайной.
История свершится не тем, что падут великие державы и будет основано одно мировое государство
с демократией, цивилизацией и социализмом, — все
это, само по себе взятое, есть тлен и имеет значение лишь по
связи с тем, что совершается
в недрах мира между человеком и Богом.
Этот вопрос следует вообще освободить от
связи с временем, нам известным, потому что метафизическая катастрофа, онтологический переворот, необходимо сопровождается переменою и
в качестве времени, и она таит
в себе неожиданные и непостижимые для нас теперь способы решения вопроса.
Неточные совпадения
Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, потому что не
в состоянии сознать себя
в связи с каким бы то ни было порядком явлений…
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно захотел
этого, вырвать
эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как
в эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал любви к ней, он знал, что
связь его
с ней не может быть разорвана.
— Я помню про детей и поэтому всё
в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю
с развратным отцом, — да,
с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве
это возможно? Скажите же, разве
это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит
в любовную
связь с гувернанткой своих детей…
— Вронский —
это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал
в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие
связи, флигель-адъютант и вместе
с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен;
это человек, который далеко пойдет.
Старый, запущенный палаццо
с высокими лепными плафонами и фресками на стенах,
с мозаичными полами,
с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах,
с резными дверями и
с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо
этот, после того как они переехали
в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света,
связей, честолюбия для любимой женщины.